Папина жизнь

Лен нажал несколько раз на педаль подъема, словно поднимая мужское эго на высоту.

— Грустно это слышать, Джозеф, — отозвался он.

Для Лена процесс стрижки обычно отходит на второй план, уступая сбору сплетен. Он повязал мне на шею нейлоновую мантию, подоткнул ее за воротник с самодовольством человека, выполнившего на сегодня всю работу, и критически оглядел мои космы.

— Долго ты ко мне не заходил…

— Сделай что-нибудь порадикальнее, — угрюмо обратился я к его отражению в зеркале.

— Чтоб весь пол устелить, да?..

— Чтоб весь пол устелить.

Я вышел от Лена с выбритой тонзурой и эмоционально обнаженный. Может, следовало быть повнимательнее, но слишком уж быстро все произошло, в точности как с уходом Дайлис. В пятницу вечером мы с Дайлис Дэй сидели в родном доме и честно притворялись, что любим друг друга, как вдруг она объявила, что заказала на понедельник пикфордовский грузовик для перевозки вещей, — «ситуация «пикфорд»», как выразился Лен.

Сначала я сказал то, что, наверное, и должен был: попросил подумать, каково это будет для детей. Напомнил ей о новой жизни в Кристал-Палас, о которой мы самозабвенно мечтали, когда Билли только родился. После этой увертюры я упростил стратегию: спросил, нужно ли ей помочь сложить вещи.

Я не замял разговор, конечно же. О нет. То есть я помог ей паковать сундуки, но все-таки кое-какие вопросы у меня еще оставались.

— Эээ… а куда ты, собственно говоря, переезжаешь? — Видите, я могу быть жестким.

— В Далвич-Виллидж, — ответила Дайлис.

— В Далвич-Виллидж? — Территориально это к северу от Кристал-Палас, социально — возвышается над ним на милю, а уж на Саут-Норвуд смотрит, как баронет на мусорщика. — Значит, у него денег до черта?

— Я не поэтому ухожу.

— Извини. Это я так. Слушай, а как ты с ним познакомилась, с этим твоим… Крисом, да?

— Он просто… вошел в мою жизнь.

Та Дайлис, которую я знал (или думал, что знаю) до сего момента, не стала бы изъясняться так трепетно. Я не удержался и улыбнулся.

— Фьюю! Расскажи хоть о его мощном заряде.

Из трепетной дымки возникла настоящая Дайлис, пусто поглядела на меня и ответила замечательно:

— Могу тебе сказать, что была настоящая гонка.

Хм. Впрочем, я был готов к такому. Сам виноват — изображал мудреца, хотя меня уже выставили простаком. Но я вел себя спокойно и уравновешенно (спокойно, как покойник, и уравновешенно, как повешенный). Где-то в отделе страданий выключили кнопочку, и я равнодушно наблюдал, как равнодушно наблюдаю, как мы с Дайлис равнодушно соблюдаем положенные ритуалы трагического расставания и принимаем его как свершившийся факт. У Дайлис уже все было готово: «пикфорд», выходной на работе, связка ключей…

Она сказала, что ей жаль.

— Неправда, — ответил я.

— Нет, в каком-то смысле все-таки жалко, — уточнила она.

— И в каком же?

— Мне жалко тебя.

— Здорово. Теперь я могу не напрягаться и сам себя уже не жалеть.

Ну да, я был не особенно многословен, но зато мы не устраивали мелодрамы. Утром в субботу мы сказали Глории, Джеду и Билли: мама решила, что должна пожить сейчас в другом месте, и папа тоже так считает. Мама уедет в понедельник, пока детей не будет дома, но приедет к ним снова «очень скоро». Мама их очень любит и, ну да… Папа их тоже любит. Очень. Затем мы все погрузились в наш «воксхолластра» и отправились на прогулку в Кристал-Палас-парк.

Шла третья неделя сентября, листья уже опадали, и под листопадом ребята помчались к своим любимым скульптурам — динозаврам, или, как гласила надпись на указателе, «чудовищам». Какие же они у меня еще маленькие… Сколько из того, что мы сказали, в них осело? Билли вел себя, как обычно, — беседовал на тарабарском языке с Жоржем, игрушечным моржом. Джед, засунув руки в карманы, высматривал недостатки каменных воплощений каркающих птеродактилей или рычащих стегозавров. У него тоже была мягкая игрушка, полоумный жираф Джефф.

Одна Глория, казалось, что-то поняла насчет перемен в нашей семье. В парке она вела себя тихо, и на следующий день тоже, пока я готовил воскресный обед. А вечером она загнала меня в угол, полюбопытствовав:

— А зачем мама собирает коробки?

— Мы же тебе уже говорили. Она уезжает.

— А куда она уезжает?

— В путешествие, — сымпровизировал я.

— Какое путешествие?

— Недолгое. В короткое путешествие на пароходе «Неверность».

Секунду Глория непонимающе молчала, затем надавила снова. В восемь лет люди бывают бесстрашными.

— Зачем?

— Ей хочется развлечься, уехать куда-нибудь из дома.

— А почему тогда мы с ней не едем?

— Потому что у меня будет морская болезнь, а тебе нужно ходить в школу.

— Но это нечестно!

Я поднял ее на руки, поцеловал в обе щечки и откровенно ответил:

— Может статься, что как раз это по-честному для всех.

Что же у нас пошло не так, а?

Я не запивал, не злился на нее, не разочаровывал ее в постели. У меня не было игровой приставки к телевизору. Я не заводился при виде «феррари». Я все знал: где клитор, где отвертки, где туалетный утенок. И я умел спрягать священный глагол «заботиться»:

Я забочусь.

Ты заботишься.

Он заботится.

Она заботится.

Мы заботимся.

Кого заботит?

Думаешь, меня это заботит?