Папина жизнь

— Меня вроде как осенило лет в восемнадцать. Прежде-то он просто казался таким же чудаком, как мы все.

— Ох, ну хоть один из вас изменился…

Я обрадовался ее вопросу — я редко теперь бывал ей полезен, и понимал, что ее последняя реплика просто шутка, причем практически такая же, как мои шутки с ней. Почему же она меня так напрягла?

Ничего, впереди ждали еще более скользкие моменты.

— Анджела, погляди! Мне прокололи уши! Мама меня отвела! Правда, классные?

Она убежала любоваться своим отражением в зеркале, а мы с Анджелой переглянулись, как дураки, — ну что бы нам самим додуматься?

Потом Глории вдруг разонравился портрет, который я написал с нее, десятилетней.

— Я как дура с этим браслетиком! Как дура на этом стуле!

— Хорошо, отдам картину в ресторан дяди Брэдли. — Я снял портрет с почетного места на лестнице, кипя пассивной агрессией.

— Сколько угодно, лишь бы я его больше не видела.

— Ты не так запоешь, когда его выставят в Национальной галерее!

— Ах, ну да.

Я презрительно фыркнул.

— Сабрина, юная ведьма! Вот хорошая девочка.

Все менялось, кроме того, что хотелось изменить мне. Прошла зима и наступила весна, но Дайлис так и не прислала мне ответа на письмо с официальными бумагами. А круги от «революции» с фамилиями тем временем расходились все шире. Утаить его от родителей не удалось, потому что Билли наверняка бы проговорился. Родители спокойно выслушали эту новость, но явно испугались.

— Я не за себя огорчаюсь, Джо, а за детей, — сказал отец. — Разве можно так калечить детские умы!

Мама говорила то же самое:

— Неужели мать могла так эгоистично поступить! Ну конечно, она и раньше была эгоисткой.

…Раз ушла от меня — она, разумеется, это имела в виду. Но в этом я не видел особого эгоизма. Я же потерял интерес к Дайлис, помните? И она ко мне потеряла интерес. Когда она ушла, я плясал, пел и сидел на месте исчезнувшего кухонного стола, тщетно выискивая в себе хоть какие-то следы горя. Вот поэтому перемена фамилии так озадачила меня и одновременно взбесила. Какие у нее резоны? Хочет соблюсти обычай? Поступить наперекор? Выплеснуть злобу? Я пытался совместить все это с обликом Дайлис, которую когда-то знал, но ни один из этих резонов в ее стиль совершенно не вписывался.

А в эмоциональной лаборатории Папиного Дома тем временем закипели другие химические процессы. Глория все больше ценила Анджелу и сделала ее своей наперсницей и доверенным лицом. Для меня же Анджела сделалась двойным агентом и посредником, моим основным добытчиком информации.

Мы сидели в постели, пока малютка Эстелла спала, и таяли от благодарности за изящную пропаганду («Сама знаю, что он бывает резок, Глория, но разве только он?»). Я восхищенно замирал, когда Анджела описывала, как сопротивляется Глория («Разве он сам не понимает, каким бывает ужасным!»), затем стратегически отступает («Мы с ним просто немножко похожи, в этом, наверное, все дело») и, в конце концов, возрождается прежней Глорией, которую я знал раньше («Он вообще-то особенный папа. Он добрый, и с ним весело»).

А еще я восхищался умению жены вытягивать мелкие факты и детали, по которым мы пытались вычислить состояние дел на Станции Пиллок. Только представьте, как тонко и осторожно приходилось себя вести. Анджела хотела, чтобы Глория ей все рассказывала, но опасалась спрашивать прямо. Она знала, что Глория может выдавать сведения только незаметно для самой себя. И понимала, что Глория делает вид, будто не понимает, что Анджела передает мне ее обрывочные рассказы.

— Я узнала про свадьбу!

То было одно из последних откровений Глории, вытянутое Анджелой как-то воскресным утром. Поскольку в нашей многолюдной квартире свободно разговаривать было невозможно, она позвонила мне по мобильному из автобуса, когда ехала на работу.

— Расскажи! — взмолился я.

— Выходит, они с Крисом поженились сразу после его возвращения со слета Мужественных Мужчин. У них была альтернативная свадьба, они ее сыграли там, куда раньше ездили.

— В Квестер-Лодже, в Суссексе?

— Правильно. — Анджела ждала, когда до меня дойдет.

— A-а! Это оттуда она звонила в тот вечер! — осенило меня.

— Именно.

— У них все по закону?

— Не думаю. Может, они не хотели официальную свадьбу.

— А дети почему ничего не сказали?

— Кажется, им велели держать это в секрете.

Глория, однако же, секрет раскрыла. На свадьбе были бородатые люди в струящихся одеждах, били в барабаны, читали стихи, ночью зажигали костер. Еще там был козел. Священный козел, что ли? Или жертвенный баран какой-нибудь?

— Бред, — сказал я. — Ну и бред!

И к тому же страшноватый бред. Ротвелл, как и обещал, кое-что выяснил про Мужественных Мужчин, и я зашел на Тикет-роуд за разведданными. Кенни внимательно слушал, поедая профитроли.