Папство и крестовые походы

В сентябре 1097 г. главные силы крестоносцев направились от Ираклии на северо-восток, в обход горной цепи Тавра, через Кесарию, Коману, Коксон — к армянскому городу Марашу. Избрать этот путь рекомендовал крестоносцам предводитель византийского отряда, участвовавшего в походе, — Татикий. Византийские политики преследовали свои цели: в данном случае речь шла о том, чтобы попытаться вернуть под власть империи армянских князей, которые только формально считались подчиненными Константинополю. Главари крестоносцев согласились последовать совету Татикия, так как дорога, которую он указывал, была все же менее опасной по сравнению с другой, проходившей горами Тавра и ведшей затем через сирийские горные проходы в долину реки Оронта. Это была очень узкая и в дождливое время года труднодоступная дорога.

Однако некоторым предводителям крестоносцев совет Татикия пришелся не по душе: они не могли забыть коварства Алексея Комнина при взятии Никеи и, подозревая греков в новых «изменах», решили действовать по-своему. Отряды, которыми командовали Балдуин, брат Готфрида Бульонского, и Танкред, вскоре по выходе из Ираклии отделились от остальных и круто повернули на юг, в армянскую Киликию. Каждый из этих предводителей (у одного было около 2500, у другого — 300 воинов) стремился как можно скорее стать владетельным князем, подчинить себе земли и города в этой стране.

Обуреваемые жаждой богатства, оба феодальных хищника в сентябре 1097 г. вступили здесь в ожесточенную распрю друг с другом из-за города Тарса. Первоначально Балдуин предложил Танкреду совместно ограбить... христианское население Тарса. «Ворвемся туда вместе и ограбим город, и кто сможет получить больше — получит, кто сможет больше взять — возьмет», — так пишет хронист об их замыслах. Но эти планы были быстро оставлены. Город достался сперва племяннику Боэмунда Тарентского, однако затем перешел в руки Балдуина, отряд которого, при поддержке морского пирата Гвинимера Булонского[25], выбил Таниреда из города. Танкред не растерялся: он набросился на другие города Киликии — Адану, Мамистру... Затем, чтобы отомстить за Тарс, нормандец напал на рыцарей Балдуина, но баталия оказалась неудачной для мстителя — кое-кто из его командиров даже попал в плен к Балдуину.

Некоторые современные зарубежные ученые пишут о замечательном единодушии, якобы царившем среди крестоносцев. Они рисуют первый крестовый поход как результат единого порыва, слившего будто бы в одном благочестивом стремлении западных сеньоров и рыцарей из разных стран[26]. Уже начальные события этого грабительского предприятия ясно показывают, что нет никаких оснований видеть в крестовом походе выражение единства христианского Запада в борьбе с мусульманским Востоком. Если что-либо и соединяло феодалов, то, в первую очередь, это были отнюдь не помыслы о религиозных святынях, а общность захватнических намерений крестоносцев. Такое единство не могло быть ни длительным, ни прочным. Свидетельством тому являются не только распри Балдуина и Танкреда в Киликии, но и конфликты, наметившиеся в это же время и в главной армии крестоносцев. В то время, как войско Боэмунда, выйдя из Команы, пустилось преследовать остатки разбитой армии эмира Данишмендидского[27], граф Раймунд Тулузский, прослышав, будто турки оставили Антиохию, срочно выслал вперед отряд в 500 рыцарей, чтобы овладеть ею, пока не поздно. Слух об уходе сельджуков из Антиохии оказался ложным. Но, когда Боэмунд узнал о поведении Раймунда, он, по рассказу хрониста, впал в неописуемую ярость. С этого времени между князем Тарентским и графом Сен-Жилля, двумя самыми видными вождями крестоносного воинства, началась не затухавшая более вражда.

Между тем главные силы крестоносцев миновали Коксон. По не совсем ясным причинам они сошли с первоначально намеченного маршрута и двинулись к Марашу по высоким («дьявольским», как выражаются хронисты) горам Анти-Тавра, где даже в лучшее время года условия для перехода были мало благоприятными. А теперь уже стоял октябрь. Хлынули дожди: узенькие горные тропки размыло водой. Пришлось карабкаться по ним, то поднимаясь круто вверх, то скользя вниз по обрывам. Нередко и люди, и лошади срывались в глубокие пропасти. Та же участь постигала и вьючных животных. Их пробовали связывать вместе, но это не помогало: увлекая друг друга, они то и дело падали в бездну. Подчас рыцари, утопавшие в грязи, бросали свое тяжелое снаряжение, если не удавалось сбыть его пехотинцам. «Рыцари стояли повсюду печальные, били себя от чрезмерной печали и горя, не зная, что будет с ними самими и их оружием, продавали свои щиты и наилучшие кольчуги со шлемами за три или пять денариев, или сколько кто мог получить. Не сумевшие продать, даром бросали их прочь и шли», — вспоминал впоследствии об этом времени летописец Боэмунда.