Свои бесцеремонные предложения, предварительно одобренные в высших органах республики, Дандоло согласовал с Бонифацием Монферратским. Маркиз не был особенно совестливым христианином. Он нашел вполне приемлемым и совместимым с делом «освобождения святой земли» (о которой думал меньше всего) заключить еще одну сделку, временно превращавшую его воинов в наемников Венеции. Во всяком случае, фактически Бонифаций на время уступил предводительство дожу Венеции, который принял крест и взялся самолично командовать флотом во время экспедиции против Задара. Энрико Дандоло, почти совсем слепой, держался, несмотря на свои 90 лет, еще очень бодро: богатырь умом и телом, как рассказывают источники, он сохранял удивительную энергию и не менее удивительное бесстыдство.
Предложение венецианцев, сделанное рыцарям через Бонифация Монферратского, — захватить Задар — вызвало поначалу замешательство в крестоносном ополчении. Некоторые, особенно, как сообщают хроники, из числа бедняков, «оставив войско, повернули свои стопы назад» и через Венгрию «возвратились восвояси». Иногда считают, что эта оппозиция была инспирирована папством, что бедняцкая часть крестоносцев была якобы исполнена религиозного энтузиазма и не захотела участвовать в завоевательном предприятии против единоверцев-христиан. Такая точка зрения неправильна. Покидая Венецию, бедняки-крестоносцы выражали таким образом свой протест как против лишений, которым венецианское правительство умышленно подвергало их на острове Лидо, так и — особенно — против превращения крестового похода исключительно в орудие венецианской политики. Почему выгоды предприятия должны были доставаться венецианским торгашам? Далеко не вое крестоносцы испытывали желание служить интересам Венеции. Домой отправились даже некоторые видные феодалы, среди них — Симон де Монфор, перед которым вскоре открылось новое поприще для крестоносной деятельности — в самой Франции.
В Рим пришли беспокойные запросы из крестоносного войска: как быть? Не разойтись ли для того, чтобы таким путем пресечь «злое намерение» Дандоло? В ответ на эти запросы апостольский престол выразил свою волю в таких словах: «Простительнее,— заявил крестоносцам папский легат, кардинал Петр Капуанский, говоривший от имени Иннокентия III, — искупить малое зло великим добрым делом, нежели, оставив крестоносный обет невыполненным, бесславными грешниками вернуться на родину». Смысл этого заявления был совершенно ясен: с точки зрения папы, крестовый поход должен быть осуществлен любой ценой. Ни при каких обстоятельствах войско не должно расходиться, даже если его поведут против Задара, — такова суть позиции папы, как ее передает один из современных немецких хронистов, Гальберштадтский Аноним: «Не будет соответствовать намерениям папы, — сказал легат, — если войско рассеется, не дойдя до цели паломничества». Могли ли означать такие рассуждения что-либо иное, нежели косвенное одобрение похода крестоносцев на Задар? — Принять предложение дожа было для них тем легче, что в большинстве своем пилигримы 1202 г. были отпетыми головорезами, совершенно равнодушными к тому, где и кого грабить. Крестоносное воинство в основном состояло именно из такой, внутренне полностью безразличной к официальным лозунгам предприятия, массы рыцарства. Она была исполнена исключительно захватническими вожделениями. Рыцари креста с готовностью могли обнажить мечи ради любого дела, обещавшего наживу. Полнейшая беспринципность в сочетании с безграничной жадностью выступает у участников четвертого крестового похода с особой выпуклостью. Именно это обстоятельство позволило феодальным силам, непосредственно или из-за кулис руководившим событиями, направить крестоносцев против христианских городов.
Первым из них явился Задар.
Как это ни странно, но Иннокентий III фактически потворствовал тому, чтобы планы Венеции были приняты к исполнению. Формально он подтвердил свое запрещение нападать на христианские земли и выполнил свой долг католического первосвященника. Это и понятно: нападение воинства христова на владения венгерского короля, числившегося крестоносцем, могло бы только набросить тень на крестоносную затею апостольского престола и тем самым подорвать один из существенных устоев политики папства — ее универсалистские тенденции.