Пара гнедых

- Может быть, - с готовностью согласился Антон. - Вот только куда любопытное нас развернет?..

- Ко всеобщему равенству.

- М-да-а... Всеобщее, значит. Ты - мне, я - тебе, а вместе мы Ване Акуле равны?

- Не нравится?

- Нет, почему же. Я-то готов, да ты, Федор Васильевич, все сердито подминаешь. Ты наверху, я внизу - равенство.

- Не наш класс в эти подминашки первым играть начал.

Антон Коробов блеснул улыбочкой:

- Ах, вон что! Вам старые ухваточки приспособить не терпится.

Из кучи мужиков кто-то несдержанно выдохнул с радостной откровенностью:

- Гы!..

Они стояли друг против друга - мой отец и Антон Коробов. Мой отец широк, плечист, словно врос в землю расставленными ногами, взгляд его прям и тверд, многие мужики, стоящие сейчас в стороне, не под его взглядом, поеживаются. А Коробов - хоть бы что, задирает перед отцом бородку - легкий, статный, ворот именинно чистой рубахи распахнут на груди, сапоги блестят твердыми голенищами и открытая улыбочка: возьми-ка меня за рубъ двадцать, дом отнял, глядишь грозно, а мне - трын-трава!

И кони в стороне гнули шеи, рыли дорогу точеными копытами...

В это время, гремя пустой телегой, подкатил Мирон Богаткин, уже сваливший свое добро вместе с оцинкованным корытом возле нового жилья.

- Тпр-р-у! - Мирон соскочил с телеги, подсмыкнул сползающие с тощего брюха портки.

Он и всегда-то был дерганый - все с рывка да с тычка, а сейчас весь переворошен - глаза в яминах блестят, как вода из колодца, во всклокоченной бороде солома, ворот холщовой рубахи расхлюстан, а тощие черные щиколотки чем-то сбиты до крови.

- Петро, ты тута?

- Тута, - ответил хозяин лошади Черный Петро, всегда пугавший меня улыбкой: и так уж страшен в своей смоляной бороде, а тут еще в этой бороде вдруг вспыхнут крупные зубы.

- Спасибочки за лошадь, Петро.

- Чего быстро управился?

- У меня всех тяжестев - камень под порогом, так я его новому хозяину оставил.

- Не прибедняйся: баба тебе портки в цинковом корыте стирает.

- Сменяем корыто за лошадь, ежели пожадовал

- Гы!

- Эй, Мирон! Чтой-то ты вроде не в себе?

Мирон скребанул неразгибающейся, очугуневшей от работы пятерней по груди.

- Муторно, братцы!

- Дом новый не хорош?

- Хорош-то хорош, а как ни ступи, пятки жжет.

- Что так?

- Полы крашены... Не привык я по крашеному-то ходить.

- Привыкай, коли власть требует.

- Э-эх! - Мирон снова скребанул по груди. - Вот ежели б мне советска наша власть лошадь помогла огоревать... С лошадью я бы и сам дом поднял, чужого не надо.

- Зачем тебе лошадь, Мирон? - со своей тонкой улыбочкой вступил в разговор Коробов. - Федор Васильевич тебе стального коня обещает - трактор!

Мирон проблестел на Коробова недобрым глазом.

- Стальное-то мне не к рукам. Ногти о стальное-то обломаю. Мне бы обычное - костяное да жиляное, я б с энтим в землю по уши въелся.

- А не опасно это, по уши-то? А? - Коробов краем глаза ловил выражение моего отца. - Въешься в землю зажиточным станешь, чего доброго, второго коня заведешь, дом железом покроешь, тут-то и кончится твоя масленица!

- Уж не завидуешь ли мне, Тонька? - спросил Мирон.

- Гы! - показал в страшной бороде страшные зубы Черный Петро.

- Завидую, брат. Ты теперь в ласке, а я в опаске. Нынче у меня дом отняли, завтра коней, а послезавтра... - Коробов круто, на каблуках повернулся к моему отцу: - А вдруг да не остановитесь, Федор Васильевич?

- На полдороге не остановимся, не мечтай.

- Слышал, Мирон? Потому и готов я сейчас же пролетарием стать.

- Гы!.. - гыкнул Черный Петро.

- Дело нехитрое, - произнес Мирон. - Отдай мне коней. Я пролетарием-то всю жизнь, поднадоело.

- Гы!.. Гы!..

- А ты примешь, ежели отдам? - спросил Коробов. - Не откажешься?

Мирон сглотнул слюну, побежал глазом в сторону, в сторону, пока его глаз не уперся в коробовских коней на дороге.

- Попробуй проверь, - сказал он.

- По нонешним временам такие кони ой горячи, Мирон! Шибко они меня припекают. Спроси-ка Федора Васильевича, уж он-то лучше моего тебе растолкует.

- Зачем? - с пренебрежением отозвался мой отец. - Еще товарищ Карл Маркс отмечал: ни один мироед-собственник добровольно не отказывался от своей собственности.

- А кто говорит, что я добровольно от коней отрекаюсь?.. Нужда, Федор Васильевич, заставляет. Я их, лапушек, на руках выносил заместо детей. Дороги они мне... - Антон Коробов положил руку на сердце. - Вот тут лежат, с мясом отрывать придется.

- Сам не оторвешь, классовая жадность пораньше тебя родилась, Антон.

- А ежели смогу?

- Ежели б смог, то в наших рядах давно бы был,- ответил отец.

Коробов улыбнулся своей тонкой, скользящей улыбкой.

- А я того и хочу, Федор Васильевич, - в ваших рядах. Хочу вот отдать своих коней, зато чужих брать, дом свой, который бревнышко по бревнышку клал, забыть, чтобы других из домов выселять... К понятию пришел: музыка нынче новая, так по-новому и танцуй.

Отец в ответ улыбнулся презрительно и жестко.

- Лиса в капкан попала - лапу себе отгрызть хочет. Нет, Антон, не примазывайся - разоблачим.