Парабола моей жизни

Я больше не мог выносить этот климат, такой тяжелый, серый, печальный. Я стал неврастеником и прямо сказал князю Церетели, что мне необходима перемена климата и отдых. Найдя мое желание абсолютно обоснованным, он тотчас дал анонс о моих последних выступлениях. А затем при участии многочисленных слушателей приготовил мне к прощальному представлению удивительный сюрприз. После третьего акта «Риголетто» сцена оказалась буквально засыпанной цветами, и тридцать шесть капельдинеров, среди которых были некоторые нарядившиеся в их форму студенты, страстные поклонники итальянского пения, преподнесли мне на тридцати шести богато расшитых подушечках тридцать шесть футляров с драгоценными подарками. В первый момент — я знал, что некоторые артисты подвержены этой слабости — мне пришло в голову, что это определенная мизансцена рекламного характера. Но на деле оказалось совсем иное. Я выходил благодарить восторженно аплодировавшую публику и, поскольку Церетели был организатором настоящего праздника искусства, я пригласил его появиться перед публикой вместе со мной. Он был характера робкого и потому колебался. Я вытащил его на середину сцены, и восторгу публики не было границ.

Я прожил долгие месяцы в России со всевозможным комфортом, совершенно необходимым при том суровом образе жизни, к которому я был приговорен. Я высылал ежемесячно деньги, необходимые моей семье, переехавшей тем временем в Милан, чтобы быть ближе ко мне, когда я вернусь в Италию. У меня было что-то около двух тысяч рублей наличными и я положил сто тысяч лир в банк. И среди всей этой благословенной удачи мной владело мучительное желание. Я хотел только одного: увидеть снова солнце, солнце моей родины. Нет на свете ни такой славы, ни такого богатства, которые могли бы возместить его отсутствие.

До отъезда из Петербурга я получил две телеграммы: одну от Пачини, директора и импресарио театра Сан-Карло в Лиссабоне, который просил меня выступить там четыре раза в «Гамлете», и другую — от Дормевилля, старейшего из театральных агентов, с предложением спеть несколько спектаклей в Казино в Монте-Карло. Эти интересные предложения пришли в такой момент, когда мне прежде всего необходимо было хоть немного отдохнуть. Но возможность осуществить, наконец, свою мечту и выступить на сцене в роли Гамлета после стольких лет работы над этим образом не могла не соблазнить меня. Заманчивой представилась также перспектива после долгих месяцев морозной стужи, туманов и почти вечной ночи насладиться мягким климатом. Все это вместе взятое побудило меня принять оба предложения.

Фортуна может улыбнуться один единственный раз в жизни. Пропустить этот момент нельзя. Им следует тотчас воспользоваться и упорно продолжать путь, не позволяя себе почивать на лаврах. Все, что пропущено — потеряно. Поэтому я уже через три дня уехал из Петербурга в Монте-Карло. Не знаю, по чьему распоряжению, но железная дорога предоставила мне отдельное купе первого класса, которое оказалось сплошь заставленным цветами. Провожала меня большая толпа почитателей. Здесь были важные господа, молодые девушки, держатели абонементов, студенты, энтузиасты, преданные друзья. Проводы были до такой степени торжественными и вместе с тем сердечными, что, когда поезд тронулся, я едва мог совладать с охватившим меня волнением.

В течение шести месяцев, прожитых мною в России, я вел самый суровый, поистине аскетический образ жизни, и этой моей самозабвенной преданности искусству, преданности безраздельной, я обязан тем, что, приехав в Монте-Карло, почувствовал себя уже отдохнувшим, совершенно здоровым, бодрым и готовым выступить на новых полях сражения, с уверенностью в победе. Я спел несколько опер в великолепном здании Казино. Начал с «Бал-маскарада», затем шел «Дон Паскуале» и в заключение «Севильский цирюльник». Рауль Гюнцбург, художественный директор Казино, предложил мне еще до моего отъезда заключить контракт на десять спектаклей в будущем сезоне.

И, наконец, Лиссабон. Туда, вняв моим настойчивым просьбам, приехала ко мне Бенедетта. Это было накануне моего выступления в роли Гамлета. Благодаря ее высокой духовной поддержке, благодаря помощи, которую я черпал в ее советах, я годами создавал образ Гамлета и хотел чтобы в торжественный час последнего испытания женщина моей мечты, верная и мудрая вдохновительница моего артистического творчества, присутствовала при моем выступлении. То, что она была здесь, окрыляло меня. Нет на свете человека, который смог бы создать нечто прекрасное и великое без духовного светоча чистой любви. В процессе моего развития и артистического становления именно она, Бенедетта, постоянно направляла и корректировала, поддерживала и подбадривала меня до тех пор, пока мальчишка, случайно встреченный на маленьком английском пароходе, не превратился в артиста и человека, в самом глубоком и полном смысле этого слова.