Парабола моей жизни

На генеральную репетицию Сондзоньо хотел пригласить всю прессу. Я отсоветовал ему делать это, ибо считал нецелесообразным показывать критике те неизбежные недостатки и недоработки, которые всегда всплывают на генеральной. Од-ному-единственному критику был разрешен вход в театр, а имено — Ромео Каругати из «Персеверанцы».* Хотя мы с ним были связаны узами многолетней дружбы, он не стеснялся очень строго критиковать меня, когда считал это необходимым.

* «Perseveranza» — газета, издававшаяся в Милане.

Он — я узнал это от моего секретаря — опасался, подобно тому как в свое время опасались Рикорди и Кампанини, когда я должен был выступить в роли Риголетто, что я недостаточно созрел для выступления в Милане в партии столь сложной, как Гамлет; и он собирался, в случае если заметит в моей трактовке какие-нибудь ошибки, помочь мне их исправить. И вот, когда кончилась репетиция, он пришел вместе с моим секретарем ко мне в уборную и, сильно взволнованный, сказал: «Браво, Титта Руффо! Можешь спокойно выступить перед публикой: твоя трактовка Гамлета покорит ее, я в этом уверен. Я не думал, что ты сможешь до такой степени перевоплотиться в сложный образ — камень преткновения не только самых больших баритонов, но и знаменитых актеров». На моем выступлении в театре были буквально все артисты, находившиеся тогда в Милане, и среди них многие баритоны: Рено, Саммарко, Джиральдони, Амато и многие, многие другие. Этот мой успех в роли Гамлета явился кульминационной точкой моей артистической параболы. На другой день на бирже оперного театра и певцов, поющих в басовом ключе, акции мои стояли выше всех других. Со ста они вскочили на тысячу, и самые значительные антрепренеры мира стремились меня заполучить.

После спектакля ко мне в уборную пришло много известных людей. Прежде всех приветствовал меня Эдоардо Сондзоньо, выразивший свое удовольствие по поводу моего успеха; я же, взволнованный, не находил слов, чтобы поблагодарить его за все, что он для меня сделал. Затем пришли Леонкавалло вместе с Колаутти, Масканьи, Джордано и другие представители театрального мира. Мой агент Конти сообщил мне, что импресарио нового театра Колон в Буэнос-Айресе ждут, когда выйдут от меня все гости, чтобы поговорить о делах. Эти импресарио были Чезаре Чиакки, Луиджи Дуччи и два аргентинца, которые впоследствии управляли театром Колон вместе с Вальтером Мокки и Фаустино Де Роза. Конти рекомендовал мне требовать большой гонорар и не подписывать контракта на условиях меньших, чем двадцать тысяч лир в месяц. Я, хотя и отлично сознавал, какое значение могут иметь для моей дальнейшей карьеры выступления в большом американском театре, все же решил не показывать чрезмерного энтузиазма и ответил, что собираюсь прежде всего закрепить свое положение в театрах России. Поэтому я смогу согласиться на двухмесячный контракт только в том случае, если импресарио театра Колон предложат мне гонорар в пятьдесят тысяч лир в месяц. Аргентинские дельцы сначала воззрились на Конти, как бы желая получить у него объяснение моим преувеличенным требованиям, а затем удалились, даже не начав переговоров. Конти, весьма огорченный, сказал, что успех «Гамлета», по-видимому, вскружил мне голову, и в течение многих недель я своего агента больше не видел. В общем получилось так, то в данный момент с надеждой на возобновление переговоров с антрепризой театра Колон надо было распроститься.

Тем временем в конце октября 1907 года, заключив договор импресарио Федером, я провел сезон в Бухаресте. Человек умный и опытный, Федер сумел преподнести меня публике соответствующей рекламой. Принимали меня в столице Ру-ынии необыкновенно торжественно. Я пел во многих операх, главным образом в вердиевском репертуаре. Успех мой достиг десь исключительных размеров. После последнего спектакля, два выйдя из дверей, я увидел огромную толпу, меня ожидавшую. И прежде чем я успел опомниться, я был подхвачен и поднят кверху сильными руками с такой легкостью, точно я был детской погремушкой — а я, между прочим, совсем не был легкой штучкой — и тысячи людей начали кричать как сумасшедшие: «Ура! Ура! Да здравствует Титта Руффо!» И так, под несмолкаемые крики, среди фантасмагории пылающих факелов, до самой гостиницы несла и провожала меня восторженная, охваченная, энтузиазмом толпа, состоявшая главным образом из молодежи и студентов. Это происшествие, хотя и радостное, вызвало у меня, признаюсь, и некоторый страх.