Парабола моей жизни

Таким образом, я счел необходимым пойти на следующее утро приветствовать генерального директора, упомянутого театра Джулио Гатти Казацца, с которым я после моих выступлений в Ла Скала в 1904 году не имел больше случая встречаться. Он принял меня в своем рабочем кабинете не только весьма нелюбезно, а даже, пожалуй, враждебно. Теребя свою седую бородку, он стал говорить о Диппеле в самых оскорбительных выражениях. Предупредил, что импресарио плохо удружил мне тем, что поместил мое имя на афишу Метрополитена, ибо появление мое там никак не желательно, и он совершенно не намерен терпеть меня на сцене своего театра из-за предоставленного мне гонорара, в корне подрывающего всю его театрально-финансовую политику. Он поклялся, что я спою у него в театре только один-единственный раз и прибавил, что хотя не будет специально вредить мне, но и не сделает ничего для моего блага. Я был очень огорчен — нужно ли говорить об этом! — оказанным мне необыкновенно плохим приемом и сразу понял, какая борьба предстоит мне в звездной республике. Выходя из кабинета Гатти Казацца, я столкнулся с маэстро Джорджо Полакко, бывшим тогда дирижером оркестра в Метрополитене, и он поклонился мне также очень холодно. Впрочем, он, быть может, до сих пор таил обиду за имевший место и давным давно позабытый мною инцидент чисто личного характера.

Вот как меня встретили в первый раз в Метрополитене! Надо было вооружиться терпением и мужеством. Я привык бороться открыто и честно, при солнечном свете, не прибегая к мелочным интригам и тайным уловкам, общепринятым в мире театральном, чтобы не сказать — во всем мире. Спокойствие духа стало моей второй натурой, и я всегда старался быть выше злопыхательства и всяческих происков, среди которых жизнь так часто заставляет нас биться. Поддержкой и помощью был для меня Юнгер. Он не расставался со мной ни разу за все время моего пребывания в Соединенных Штатах. Я не владел английским языком, и Юнгер был мне не только другом, но и переводчиком. Благодаря благородной внешности, обаятельному характеру и непререкаемому авторитету, он умел создавать вокруг моего имени необыкновенно благоприятную атмосферу во всех дирекциях тех театров, где я только ни выступал.

Чикагская оперная труппа уже много недель тому назад открыла сезон в Филадельфийском театре Метрополитен. Маэстро Клеофонте Кампанини, бывший там в то время художественным директором, ждал моего приезда и уже объявил о моем первом выступлении в «Риголетто». По этому случаю были внесены ни более, ни менее, как изменения в железнодорожное расписание, и из Нью-Йорка в Филадельфию был пущен специальный поезд. Весь музыкальный мир и все члены дирекции филадельфийского Метрополитена под предводительством Отто Кана, финансировавшего предприятие, присутствовали на представлении. Должен сказать, что до этого я провел время в ужасающейся тревоге. Я слишком хорошо понимал, что в случае провала мне не останется ничего другого, как только сесть на первый пароход, отплывающий в Европу, и навсегда распроститься с Соединенными Штатами. К счастью, мне удалось выиграть сражение самым блестящим, шумным и решительным образом. Это не только послужило оправданием всей шумихе, по-американски поднятой Диппелем вокруг моего имени, но предоставило мне удовольствие подписать первый значительный контракт с нью-йоркской Victor Talking Company на запись пластинок, принесших мне столь широкую известность во всем мире.