Парабола моей жизни

С трагедией Шекспира в руках Руффо каждый день занимается партией Яго, умно и настойчиво анализируя, разрабатывая и вживаясь в образ. В то время когда большинство певцов все еще заботятся главным образом о том, чтобы У них как можно красивее и эффектнее звучал голос и зачастую, вопреки сценической ситуации, поют, повернувшись лицом к рампе, а то даже почти вплотную подойдя к ней, Титта Руффо заботится о мизансцене, которая поможет в создании новых, по-новому впечатляющих образов, таких, которые будут волновать слушателей своим душевным содержанием больше, чем вокальным оформлением, пусть даже самым виртуозным. Он стремится сделать звуковой материал глубоко осмысленным и драматически гибким. Неустанно повторяя те или иные фрагменты разучиваемых партий, проникнутых тем или иным душевным состоянием, он все время ищет такое звучание голоса, которое гармонировало бы со смыслом и чувством, вложенными в слова. Овладев как певец секретом самых различных оттенков, в свободной подаче звука, он, при помощи специфической вокальной техники, стремится то затемнять, то высветлять звук, изменять его тембр и окраску в зависимости от тех чувств, которые надлежит выразить. Он хочет, чтобы звук, всецело подчиняясь воле певца, сделался тончайшим выразителем мыслей и чувств, обусловивших его возникновение в том или ином тембре, в той или иной окраске. Он хочет, наконец, чтобы в звуке, как в зеркале, отражались мысли и чувства, которыми насыщен тот или иной образ. И певец работает тщательно, самоотверженно, смело и вдохновенно над достижением тончайших колористических нюансов звучания, над самыми разнообразными, почти недосягаемыми, но им достигнутыми возможностями окраски голоса, над тем, что он называет своей «палитрой». Владение колористическими возможностями голоса способствовало исчерпывающему, многогранному воплощению образа, играло роль насыщенного подтекста, вызывавшего множество ассоциаций, подтекста, увеличивавшего смысловую нагрузку слова и придававшего образу подлинную человечность. Весь этот комплекс оказывал сильное воздействие на самые широкие круги слушателей.

Нигде в воспоминаниях Титта Руффо не говорит, что либретто той или другой оперы бездарно, слабо, неудачно, что тот или иной образ неинтересен или холоден. Само собой разумеется, одних героев он любил больше, других меньше и хорошо разбирался в их чисто музыкальных достоинствах. Но герой любой оперы никогда не был для него условностью, схемой, нет, он всегда и прежде всего воспринимался певцом как живой человек. При помощи своей богатейшей творческой фантазии, упорным, напряженным и умным трудом Титта Руффо вживался в любой образ так, что «прилагал» к нему самого себя, отождествляясь с ним и живя его жизнью, им же самим созданной. И тогда образ тоже начинал жить и жил полнокровной сценической жизнью, впечатлял и захватывал. Любой образ!

Интересно в этом отношении свидетельство Беньямино Джильи, выступавшего вместе с Руффо в январе 1926 года на сцене театра Метрополитен в опере Умберто Джордано «Ужин шуток» (слабой опере, по драме Сем-Бенелли). Вот что пишет Джильи о Титта Руффо в «Воспоминаниях»: «Он обладал великолепным драматическим баритоном, и сам был к тому же прекрасным актером. Его Нери (поразительное исследование по психиатрии) казался по-настоящему сумасшедшим. Я убежден, что именно благодаря ему эта опера имела в Нью-Йорке большой успех». Такой отзыв со стороны уже знаменитого партнера — лучшая характеристика исполнительских возможностей Титта Руффо.