Парабола моей жизни

Во время моего североамериканского сезона со мной произошел весьма занятный случай. Я пел в опере «Христофор Колумб» Франкетти, вызывая величайший восторг публики. Образ Лигурийского героя необыкновенно хорошо подходил мне как по внешности, так и по голосу. Тем временем Диппель с целью рекламы разослал во все газеты мой портрет в костюме Колумба, и он был воспроизведен везде с надписью «Титта Руффо, бог голоса». Это мое фотографическое изображение разошлось по всей Америке, и произвело особенное впечатление на краснокожих индейцев в Колорадо. И вот на одно из представлений «Колумба» являются из Колорадо, специально чтобы послушать столь превозносимого «бога голоса», человек пятнадцать краснокожих индейцев во главе со своим вождем. Американские краснокожие, после того как их отцы были истреблены «бледнолицыми», пользуются сейчас величайшим уважением. Их приветствовал меценат театра оперы Мак-Кормак и велел предоставить им две ложи. Присутствие индейцев в роскошных национальных котюмах возбудило необыкновенное любопытство публики. После спектакля, на котором они присутствовали, не моргнув глазом, их проводили в мою уборную, так как они пожелали поздравить меня с успехом.

В Конгресс-Отеле, где я остановился, в честь индейцев был устроен банкет, который оказался изумительно интересным. Их вождь — я сидел за столом справа от него — выступил с речью. Все, что он говорил, да и не только он, а и другие индейцы, было преисполнено глубокого смысла, свидетельствовало о совершенной человечности и высокой морали. Речи их необыкновенно взволновали присутствующих на банкете.

На следующий день Диппель повел меня на грандиозное представление. Оно происходило в овальной деревянной постройке с широчайшими лестницами. Посреди зала возвышался специально сооруженный для этого случая помост. На нем индейцы отплясывали свои характерные танцы. Меня пригласили подняться на этот помост и там, испуская громкие крики и виртуозно орудуя острыми ножами, индейцы стали исполнять вокруг меня очень странные и опасные воинственные сцены-пляски. Я был также татуирован или, вернее, на лицо мне навели татуировку, которая казалась настоящей, а на самом деле была чисто символической. Это была весьма длительная церемония моего избрания в почетные вожди их племени. Когда церемония закончилась, они обняли меня и назвали братом.; Прощаясь с ними, я пообещал приехать к ним в горы. И конечно, сдержал бы слово, если бы начавшаяся мировая война не помешала мне сделать это. Индейцы написали мне, что приготовили для меня великолепнейшего белого коня с драгоценной парадной сбруей. И прислали два маленьких костюмчика краснокожих в подарок моим детям. После того как я побеседовал с вождем при посредстве моего друга Карло Юнгера, исполнявшего обязанности переводчика,— я могу, не опасаясь обвинения в преувеличении, смело заявить, что самые культурные и вежливые люди, которых я когда-либо встречал на свете,— это краснокожие индейцы Колорадо. Все это происходило в 1914 году.

После четырех лет неутомимой работы весной 1915 года я был приглашен на открытие нового Национального театра в Гаване, а затем вернулся в Нью-Йорк, чтобы отплыть в Аргентину, куда я был законтрактован антрепризой Вальтера Мокки и Фаустин Де Роза. Пароход, на котором я собирался отплыть, неожиданно потерпел аварию и застрял где-то на северном побережье. Но пароходное общество в течение десяти дней обманывало меня, уверяя, что пароход вот-вот будет готов к отплытию, и я смогу спокойно пуститься в путь. Тем времнем Вальтер Мокки, видя, что я неимоверно запаздываю, телеграммой из Буэнос-Айреса обязал меня отплыть с первым же уходящим из Нью-Йорка пароходом, иначе он подаст на меня в суд за причиняемые ему убытки.

Желая во что бы то ни стало избежать этой опасности, я с сопровождавшей меня на этот раз женой сел на первый же пароход, отплывавший в Южную Америку. Это было небольшое бразильское судно, всего в четыре тысячи тонн водоизмещения. Судовая команда состояла из негров. Пассажиров почти не было.