Парабола моей жизни

Тем временем жизнь шла своим чередом и дни мои по-прежнему распределялись между мастерской и участившимися посещениями остерии сора Джулиано. Теперь я питался у него и в полдень, что доставляло ему большое удовольствие. За несколько лишних сольдо я имел еду, более полноценную, и силы мои от этого прибавлялись. После обеда я оставался у него и беседовал со стариком о самых разных вещах. Между прочим рассказывал ему о героях прочитанных мною книг, хотя он, по правде говоря, не особенно ими интересовался. Его любимой темой для разговора были воспоминания о жене, умершей от чахотки во цвете лет. Он хранил ее фотографическую карточку в ящике за стойкой среди большого количества всяких бумаг, и иногда, когда он описывал красоту и ангельское сердце покойной, слезы навертывались у него на глаза. Я старался подбодрить его, и дело кончалось обычно стаканом самого лучшего вина.

Чтение романов и страстное желание жить среди природы, пользуясь полной свободой, подобно некоторым персонажам из этих романов, заставили меня понемногу возненавидеть мастерскую и работу, стоявшую между мной и тем, о чем я мечтал и чем восхищался. Прогуливаясь по вечерам, я смотрел на окружающее другими глазами. Наблюдательность моя развилась и обострялась с каждым днем все больше и больше. Я часто направлялся к мосту через Ариччу, и вид гробницы с двумя конусами, где я спал в первую ночь, вызывал во мне чувство ужаса. Мне казалось, что я живу уже очень давно и прошел по жизни большой кусок пути...

Благодаря моим сбережениям и с помощью сора Джулиано я заказал себе черный костюм у хорошего портного, его знакомого, истратив на это, если память не изменяет мне, не больше пятидесяти лир. Я купил себе две сорочки и все необходимое, чтобы выглядеть прилично, хотя и скромно. Кроме того, купил еще шерстяное одеяло на мое бедное ложе. Я чувствовал, что постепенно изменяюсь к лучшему и мне все сильнее казалось, что в один прекрасный день я смогу выполнить нечто из ряда вон выдающееся. Моей ярко выраженной особенностью было в то время какое-то вдруг проявившееся стремление к изяществу. Это носило даже преувеличенный характер. Я всячески старался отличаться от других мальчишек, живших в" одинаковых со мной условиях. Мне нравилось быть одетым с некоторой элегантностью. Я не выносил брюк с вытянутыми коленями и никогда не ложился спать прежде чем не разложу их таким образом, чтобы утром они казались только что отглаженными. Когда я в первый раз смог надеть свой новый черный костюм, белую полотняную рубашку с черным галстуком, завязанным бантом, мягкую черную шляпу и черные же полуботинки, я почувствовал себя весьма удовлетворенным и у меня возникло только одно желание: чтобы меня увидела мама.

И вдруг в один воскресный день меня мгновенно охватило безудержное желание вернуться в Рим. К тоске по матери, брату и сестрам примешивалось гордое желание показать отцу, что я могу жить совершенно самостоятельно, вне всякой зависимости от него. Но я очень быстро отказался от возникшего у меня намерения: я решил, что приведение его в исполнение было бы ошибкой. У меня не было еще достаточной суммы сбережений, которую я мог бы преподнести маме, а мне, может быть, уже не удалось бы возвратиться сюда, чтобы ее дополнить, поэтому я удовольствовался тем, что сфотографировался в черном костюме и послал маме карточку.

Снимок удался на славу: я выглядел на нем лучше чем в действительности. Я не был по внешности тем, что называется красивым мальчиком, отнюдь нет, но на карточке выглядел именно таким, и в черном костюме у меня был тот полный достоинства вид, к которому я стремился. Когда сор Джулиано увидел меня столь элегантным, он пригласил меня к обеду, во время которого не переставал любоваться мною и расточать мне комплименты.

Милый старичок, ты уже давно стал прахом, и множество событий, радостных и печальных, прошли с тех пор через мою жизнь. Ребенок, обласканный тобой в Альбано, через несколько лет стал знаменитым во всем мире, как ты и предсказывал, и среди стольких событий никогда не забывал тебя. В моем сердце ты все еще живой. Я по-прежнему вижу тебя за стойкой твоей остерии с портретом умершей подруги в руках, вижу, как уголком передника ты вытираешь выкатившуюся из глаз слезу — и вдруг, сразу, в ответ на мои слова утешения обращаешь ко мне с улыбкой свое еще залитое слезами честное лицо, как бы желая поблагодарить меня за участие...