Парабола моей жизни

Как только мальчишки принялись за работу, самый сильный из них, тот, кому больше других досталось от моего отца, схватил одну из ручек напильника и собрался ударом молотка разрубить ее пополам. Я тотчас приказал ему прекратить преступную игру: в противном случае, сказал я, он за это здорово поплатится. Я еще не успел договорить, как он молниеносным прыжком бросился на меня и так страшно ударил меня по левой щеке, что на несколько секунд полностью вывел меня из строя. Может быть я на секунду даже потерял сознание, так как перестал чувствовать что бы то ни было. А потом я осознал только страшный звон в голове и у меня было такое ощущение, точно от чудовищного удара лопнула барабанная перепонка, и я больше никогда не смогу услышать музыку. Я прислонился к кузнечному горну, держа руку на кровоточащей щеке. Несчастный Тарабо, беспорядочно жестикулируя, издавал какое-то немыслимое блеяние. Он стремился прийти мне на помощь и уже двинулся в мою сторону, чтобы оказать поддержку, но это ему не удалось, так как один из четырех негодяев накинулся на него и повалил на землю. На мгновение в мастерской воцарилась мертвая тишина. Придя немного в себя после контузии, я сумел незаметно просунуть пальцы в рукоятку изготовленного мной оружия, после чего, повернувшись к тому, который меня ударил и стоял за несколько метров от меня в позе торжествующего победителя, я обозвал его вместе с четырьмя его дружками бандой незаконнорожденных мерзавцев и пригласил его, если у него хватит смелости, повторить свой подлый удар. Того, что произошло дальше, я не мог бы описать даже в общих чертах. Помню только, что едва негодяй размахнулся, чтобы ударить меня снова, я мгновенно вырвал свое оружие из золы и с такой силой треснул его по голове, что он, залившись кровью, как мертвый повалился на землю У моих ног. Тарабо, раздираемый ужасом и радостью, увидев этого преступника выведенным из строя, заорал нечеловеческим голосом, а затем разразился каким-то судорожным идиотическим хохотом. Самые скверные мальчишки, увидев, что я готов сразиться с каждым из них в отдельности, всей ватагой накинулись на меня, как взбесившиеся звери. Но я никому не дал спуску и не рассчитывал ударов, так что очень скоро оказался хозяином положения. Когда я смог остановиться и обозреть результаты моей расправы, то увидел, что попал решительно в каждого: кто получил по плечам, кто по рукам, кто по ногам. В общем они все оказались до того избитыми, что вид Их мог вызвать жалость даже у тех, кто вовсе не был расположен испытывать это чувство.

Чтобы не распространяться больше об этом неслыханном происшествии, скажу только, что дикие вопли Тарабо привлекли ко входу в мастерскую много рабочих из других цехов, и слух о происшедшем разнесся с молниеносной быстротой. В то время как раненых стали уводить в лазарет, в мастерскую ворвались многие приютские сторожа и воспитатели, а вскоре появился директор. Я стоял невозмутимо со своим железным прутом в руках и никому не давал к себе приблизиться. Я все еще был вне себя. Когда я увидел, как понесли на носилках того, которого я ранил в голову и который казался мертвым, не могу описать, что я пережил. Я подумал о матери и о всех своих близких, вспомнил сора Джулиано, и сора Ромоло, и сору Розу, которые считали меня таким хорошим и добрым и так меня любили... И я почувствовал, что силы оставляют меня. В эту минуту в мастерскую быстрым шагом вошел отец. Ему уже успели сообщить о происшедшем и, само собой разумеется, с самыми страшными преувеличениями. Он был так расстроен и так бледен, что, казалось, в нем не осталось ни кровинки. Когда он подошел ко мне, я безудержно расплакался, лепеча сквозь рыдания: «Я же тебе говорил!» Но он был больше всего озабочен и опечален мыслью о возможных последствиях.

Доведенный до отчаяния и все еще вне себя, я рассказывал окружившим меня обо всех гнустностях и беззакониях, которые творились в приюте, в этой безобразной разновидности тюрьмы для подростков. Мои заявления растревожили присутствовавшее здесь приютское начальство. Замешанные в делах приюта старались заткнуть мне рот: очень многие из администрации оказались бы скомпрометированы и мог разразиться большой скандал. Меня отвели домой. Когда мама узнала о том, что случилось, она у меня на глазах постарела на десять лет. Я видел потом, как она часто плакала. Покой вернулся к нам в дом только тогда, когда стало достоверно известно, что рана моего незадачливого противника не смертельна.