Paradisus

— Знаю я, отчего ему не терпится, — вставил Сергей, отрываясь от оружия. —

Надеется, что на Поляне найдется что-нибудь получше этого.

Он кивнул на фотографию голой самки на стене.

— А то тебе не надоело дрочить, — ухмыльнулся Богдан.

Стрелки засмеялись, кто громче, кто тише.

— Заткнитесь.

Самир поднялся. Мощный торс закован в куртку цвета хаки, взгляд из-под шлема цепок и суров, автомат висит так, что ясно: когда надо, мгновенно соскользнет с плеча.

— Зачгруппа готова, конунг.

Сейчас я скажу это. Иначе, зачем я пришел сюда?

Самир смотрел на меня. Скрежет колес вызвал неприятный холодок в деснах.

Если я отдам приказ не убивать диких на Поляне, в отряде начнется брожение, которое не вытравить кокаином… Убийство для стрелков — тот же кокаин.

— Поезд стоит, конунг, — сообщил Самир.

— На выход.

Я смотрел, как стрелки выпрыгивают на рыхлый снег, как мечутся в лесу смутные тени: прочь! Жить!

Когда послышались первые автоматные очереди, я повернулся к двери.

Скоро должен придти с докладом Самир…

2. Костер

В вагон постучались.

Николай, даром что храпел на соломенном тюфяке в углу, мигом вскочил, откинул задвижку.

Самир. Лицо красное от мороза, на плечах — снег; дышит тяжело, в глазах — огоньки непрошедшего возбуждения. Того особого возбуждения, что испытывает лишь охотник за человеком.

— Конунг, зачистка прошла успешно.

Кто бы сомневался?

— Сколько, Самир?

— Двенадцать диких.

Двенадцать! Многовато…

— Спасибо, Самир, — я отвернулся, давая понять, что доклад окончен.

Но стрелок не торопился покинуть вагон.

— Конунг, бойцы…

— Самир? — я взглянул на стрелка.

— Конунг, бойцы просят…

— Что? — подчиняясь неведомому порыву, я вскочил, глядя в темные, с желтыми точками глаза. — Что просят бойцы?

Самир отвел взгляд, проговорил:

— Удвоить дозу.

Злость овладела мной.

— Удвоить дозу, ядри твою душу? За что? За то, что ты выполнил свою работу?

— Но конунг…

— Вон!

Пятясь, Самир покинул вагон. Я опустился на стул. Рука нащупала нож и с силой вогнала в столешницу.

— Сволочь.

Я тщетно пытался вытащить нож, застрявший в плотной доске. Подняв глаза, увидел окаменевшее от страха лицо Николая.

— Привыкай жить с конунгом.

Истопник вздрогнул, теребя в руках кусок бересты.

Поглазеть на костер собралось немного бойцов, большинство предпочло теплые вагоны и горячий концентрат.

Над дюжиной человеческих тел, сложенных в неаккуратную горку — ущербная луна.

«Трупы во избежание увеличения популяции тварей, надлежит сжигать вместе с одеждой».

Приказ за номером 18 инструктивного приложения «Конунг» к Уставу Армии Московской Резервации (УАМР) строго обязателен для исполнения.

— Старуха пыталась на дерево взлезть, — неторопливая речь Богдана, рассказывающего стрелкам о зачистке, оттеняла мои мысли. — Только тощими крюками за кору хер удержишься. Я ее пригвоздил к дереву, целую обойму в спину всадил. А она, прикиньте, лежит на снегу и на меня так смотрит, и шевелит, б… дь, руками. Сука! Я ей — в башку…

— Осама или кто там, — крикнул я. — Начинайте.

Темная фигура с канистрой направилась к горке.

Выплеснулась жидкость, запахло бензином. Потом кто-то чиркнул спичкой.

Взметнувшееся к небу пламя озарило Поляну, стрелков, поезд. Бойцы торжествующе завопили.

Огонь плясал на трупах; отчетливо виднелись головы, ноги, руки, туловища, трещали волосы, плавился снег.

Точно завороженный, я внезапно шагнул вперед, к костру. Из огненного чрева на меня глядело лицо старухи, оно показалось мне знакомым. Черные от копоти губы изгибаются и зовут: «Иди ко мне, и мне станет легче, раздели со мной мою боль». И я сделал еще один шаг.

Сильные руки сжали мои плечи; рывок назад.

Я увидел перед собой перекошенное лицо командира зачгруппы.

— Что ты, ядри твою мать, делаешь, конунг? Поджариться захотел?

В вагоне я прилег на кровать. В груди — пустота. В ноздрях — запах костра. Меня вырвало.

Мало-помалу боль в голове отступила. Я увидел старательную спину Николая, вытирающего с пола блевотину.

— Я сам.

— Это моя работа, конунг, — во взгляде Николая любопытство вперемешку с тревогой: не ожидал, что конунг может проявить слабость?

Преодолевая ломоту в теле, я поднялся.

— Зачем ты, конунг?

— К черту.

Я подошел к сейфу.

Скрипнув, металлическая дверца явила горку белых пакетиков. Я просунул руку в щель между горкой и крышкой сейфа и выудил зеленую бутылку с удлиненным горлом, заткнутую огрызком свечи.

Присел к столу.

Я знал, что по крышам вагонов, перебегая с одного на другой, змеятся снежные вихри, что многие стрелки спят, а те, кто не спит, играют в потрепанные грязные карты либо дерутся за место у печки. Кто-то грызет тварку, кто-то в сотый раз перебирает и смазывает АКМ, кто-то дрочит, кто-то скрипит зубами; кого-то мучает болезнь, кого-то ломка. Мне нет до них дела, даром, что я несу за отряд ответственность перед Лорд-мэром…

— Николай! Брось тряпку и садись.

Не говоря ни слова, Николай подошел и опустился на полено напротив меня.

Я наполнил две жестяные кружки зеленкой. Одну протянул Николаю, из другой, не поднимая головы, отхлебнул.