Парадиз

Вышел и захлопнул за собой дверь. Раскаяния не было. Ничего не было. Ни интересов, ни желаний. Ему ничего не хотелось, раздражали люди. Было скучно и томно.

Почти два часа Дебольский тупо колесил по городу. Не глядя на спидометр, не думая ни о чем и машинально выворачивая руль: вправо, влево, снова вправо.

Даже не помнил потом, как все-таки оказался на парковке строительно-ремонтного комплекса. Не понял, зачем сюда приехал, зачем запер машину и вошел внутрь.

В субботний день магазин кипел и бурлил беспокойным народом. Сновали мужчины: в куртках, свитерах, пиджаках. Темно-серо-черная толкотливая масса. С озабоченными лицами, грязными руками, придирчиво щупающими замасленные фитинги, щелкающими кнопками упакованных переключателей, растягивающими змеи шлангов. У всех были дела, суета, заботы, заставляющие хмурить брови. Какие-то свои жизни, задачи, желания.

У Дебольского не было. Он без интереса, без мыслей, без цели прошел по рядам, не прикасаясь и не присматриваясь ни к чему. Зачем-то зашел в огородный отдел, который по случаю весны густо прело пах землей и саженцами. От влажности сразу стало невыносимо тяжело дышать. Там сновали женщины: радостные девицы с орхидеями в горшках, которые через неделю отцветут и сдохнут, и прозорливые, пожившие тетки, набирающие рассаду петуний.

Дебольский повернул голову и боковым зрением посмотрел на плетеную мебель — прошел мимо. Оставив за спиной качели, столы, кресла и кушетки…

Она сидела на мужчине сверху. Голая, влажная, взопревшая, терпко-дурманно пахнущая. Над верхней губой и на прозрачных с тонкими голубыми венками висках ее блестели капли пота. Она хрипло, надрывно дышала.

И медленно двигалась. Ритмично поводя бедрами. Стиснув пальцами руки мужчины. И глядя ему в глаза. Ягодицы ее напрягались, сжимались — окуная в темную, зовущую марь втягивающихся ямочек, — и расслаблялись. Ее зрачки были подернуты поволокой, болезненно расширены. Мокрые губы приоткрылись, с трудом, надсадно ловя воздух.

Мужчина сжимал пальцами ее ягодицы, больно стискивал, заставляя ее сжиматься, елозить на нем, притираясь лобком. И тогда она жмурилась, и губы ее искривлялись в короткой судороге.

Почти плоская грудь ее дрожала. Пальцы мужчины сжимали маленькие выпуклые соски, и она каждый раз вздрагивала, напрягаясь, стискивала ноги вокруг его бедер, и по спине ее пробегала дрожь.

Отчего капелька пота томительно-медленно, пересчитывая бусины позвоночника, стекала в темную падь между ее ягодиц.

Дебольский приехал домой только под вечер. Устало сбросил в коридоре пиджак, обувь. Фирменный пакет строительного магазина — с винтами и петлями для шкафа.

Наташка стояла в дверях и молчала. Обнимала руками плечи. Лицо ее было напряженным и выжидающим. А Дебольскому почти хотелось, чтобы она сорвалась на скандал.

Но она не сорвалась. Пока не сорвалась.

— Пойдем ужинать, — негромко сказала жена.

38

Она знала, что Дебольский спросит.

Лёля Зарайская снимала короткий толстый пиджак, в котором пришла с улицы. Как всегда очень теплый, будто она мерзла, и тело ее не могло согреть само себя. Искоса глянув на Дебольского, кивнула:

— Конечно. — Спустила с плеч нелепо жесткие рукава, сковывавшие ее хрупкое тело, как иногда бывает у совсем маленьких детишек, не могущих поднять рук в слишком плотном, тяжелом для них пальто. Зарайская облегченно повела шеей, острыми плечами, освобожденными лопатками — выпросталась из сковывавшей тяжести. И Дебольский ощутил ее запах. — Было. — Она рывком сдернула с шеи шарф, тот прошуршал по коже, потянул за собой прядь волос. — Было хорошо. Очень мило.

Она оставила тяжелый пиджак на вешалке, прозрачная, невесомо-хрупкая прошла к столу.

— И где вы были? — спросил и на границе сознания удивился той легкости, с какой теперь задавались вопросы. Тому, как просто было произнести то, что раньше посчиталось бы неприличным, бестактным.

Границы приличий размылись.

— В гостинице, — безмятежно ответила она, — в хорошей гостинице.

Почему-то об этом он не подумал. Лёля Зарайская не та женщина, которую водят… ему казалось, они должны были предаваться дома.

— Почему? — резковато, испытующе-обвиняющее-недоверчиво бросил он.

Она обернулась, искоса насмешливо глянула в глаза. И передернула плечами:

— Потому.

Поставила на свой стол звякнувшую маленькую красную сумку, пальцы легким перебором пробежались по шее, собирая волосы, перекидывая через плечо.

— Но все было очень романтично. — Она села на стул и закинула ногу на ногу, плотно стиснула колени, завела острый нос туфли за икру опорной ноги — и глубже, глубже, — будто заплела косу.

— В самом деле? — с равнодушной скептичностью, с любопытством приятеля, интересом случайного знакомого спросил Дебольский.

— Да, — она улыбнулась. Казалось, задумалась на мгновение, принимая решение.

А потом протянула вперед узкую, обтянутую тонким джемпером руку. Сжала кисть пальцами другой. И медленно потянула наверх: туда, к плечу, — собирая в складки ткань, оголяя вызывающую откровенность кожи.

На медово-бледном запястье рдели цветы.