Парадиз (СИ)

— А-а… — ступив на белые, раскаленные солнцем камни, вскрикнула Лёля. Подпрыгнула, поджала ногу, боязливо пряча узкую детскую ступню с синеватыми жилками, — как горячо! — обжигая босые пятки, добежала и с разбега упала на расстеленное махровое полотенце. Но и оно, всего за несколько минут успев прогреться, обожгло нежную, почти голубовато-бледную кожу.

Солнце на ее теле вызолотило веснушки: на носу, щеках, руках, на бледной маленькой груди, животе. Ресницы выгорели и стали почти прозрачными. На мгновение девушка приоткрыла светло-серые, почти лишенные цвета глаза. В которых не отражалось ничего, кроме счастья, моря и солнца.

Она снова облизала бледные губы и протянула:

— Я хочу есть, — лежа на спине, распластавшись на белом полотенце. И тело ее с побелевшими, искрящими на солнце волосками начало стремительно высыхать. Его почти не тронул загар, и на молочной бледности выделялись только золотые веснушки и темные матово-розовые соски. А на животе и ногах все еще блестели капельки морской воды, отражая небо, солнце и сосны…

— У нас все есть… — засмеялся Саша, раскрывая бездонные недра плетеной корзины, купленной в поселке наверху.

И он еще что-то говорил-говорил, но слова его потерялись в жарком мареве дня. Слились с шелестом волн и шумом поднимающегося ветерка. Лёля вяло прикрыла глаза, но сквозь тонкие веки продолжало палить, и все перед ней было желтым-желтым-золотым-красным…

— Ты хочешь пить? — спросил ее кто-то. Но сложно было разобрать: Саша… а может, Паша…

Чьи-то горячие спекшиеся губы целовали ее. И тень упала на лицо, скрывая палящий свет. Высушенные колени начало припекать, и соленые брызги на животе сменились капельками пота. Белый налет стянул и принялся покалывать кожу. И соль разливалась на губах и языке вместе с поцелуем…

2

— О, какие люди, Палыч, привет! — Лешка Климчук из IT-шного отдела на ходу протянул руку. И в то время как центральная лестница кипела от оживления, Дебольскому тоже пришлось затормозить на бегу.

Он привычным жестом сжал ладонь коллеги и машинально, без особого интереса проследил взглядом за фигуристой девицей, поднимавшейся на третий этаж. Странно, что раньше Дебольский ее не видел, хотя работал на подборе, и все кадры проходили через него. Впрочем, мог просто не запомнить. Он еще раз поднял глаза, глянув, как девица скрылась за верхним пролетом, отметил про себя, пожалуй, чуть кривоватые ноги и забыл о ее существовании.

— Здорово, — кивнул он. Отнимая руку, глянул на часы — обнаружил, что уже опоздал на пару минут. Подмышки от быстрого шага неприятно покрылись липким потом.

Пора было начинать бегать по утрам. Тридцать пять — скучный возраст не мальчика, но мужа. Над ремнем уже слегка прорисовалась компрометирующая складка. Наташка, к сожалению, любила готовить — издержки воспитания мамы-культуролога.

— Опаздываешь? — заметил его жест Климчук и насмешливо хмыкнул. При избытке свободного времени он вальяжно облокотился о перила.

Бедой отдела подбора был начальник отдела подбора. Богарне Михаил Сигизмундович — самый отвратительный руководитель из всех возможных. Как раз из тех, кого Дебольский никогда бы не утвердил в этой должности. Но кадровики предполагают, а начальство располагает — Богарне подчинялся генеральному.

И отличался в основном двумя вещами: большим, размером с папский крест, корпоративным значком на лацкане пиджака, в котором являлся в контору. И самодурным характером с острой склонностью к мелочным придиркам.

От малейшего опоздания Сигизмундыч впадал в истерику. В обеденный перерыв мог двадцать минут караулить с часами, как Жанночка — его безропотная, расторопная секретарша — покупает мороженое в кафе на первом этаже. Демонстративно поглядывая на секундную стрелку. И уж не приведи бог ей опоздать — достанется всем. Причем, как правило, по совершенно постороннему поводу.

— Наш-то на месте? — спросил Дебольский, кивнув в сторону стеклянного коридора.

— Да нет вроде, — пожал плечами IT-шник, который как раз спускался из кадрового — ставили новое программное обеспечение, работало оно из рук вон плохо, и программеры зарядили к ним по пять раз на дню. — А ты что, соскучился?

— Да пошел он, — в некотором усталом раздражении, хотя и не без доли облегчения, бросил Дебольский.

Не то чтобы он так уж боялся Сигизмундыча — не мальчик, в конце концов. Но отмечаться вовремя давно вошло в привычку, с тех времен, когда он еще не считался особо ценным сотрудником.

— Опять машину двадцать минут заводил, — утро Дебольского чаще всего начиналось с разговоров о «тойоте» — душевной боли, сосущей деньги.

Климчук со знанием дела ухмыльнулся:

— Стартер-то крутит? — Была у Лешки отвратительная манера во все и всегда встревать, всем и всегда раздавать советы.

— Бодро! — саркастически хмыкнул Дебольский. — Только не заводится.

В тренерском отделе скорее полагалось работать Климчуку, чем представительному уравновешенному Александру Дебольскому. Все самые странные, нетипичные персонажи по какому-то капризу мироздания неизменно сосредотачивались именно в них.

И Лешка Климчук на такую должность прекрасно подходил.