Парадиз (СИ)

Боря был умен, говорил на трех языках и читал Шекспира в оригинале. Проблема была в том, что мальчик-Боря оказался патологически, клинически правилен и порядочен. Настолько, что даже не смог работать юристом. Не выносила его душа мысли о том, чтобы взять гонорар за заведомо бесперспективное дело. А бесперспективность определялась хрестоматийно: пониманием, что простой, недорогой даже телефонный аппарат в российском судопроизводстве значит куда больше всех томов Гражданского кодекса.

Но этого было мало — на личном фронте Боре тоже не везло. С первой своей девушкой — в возрасте восемнадцати лет — он провстречался полгода и решился только на поцелуй. После чего она по неизвестным причинам его бросила. Со второй — всего три месяца, и та ушла к технику с завода машиностроения. Мальчик-Боря читал Шекспира и, томимый желаниями, не понимал: что не так?

Он был готов на все. Носил на руках и пел трепетным басом, покупал цветы и одалживал деньгами без возврата. Возил на собственной — купленной родителями — машине и помогал устроиться на работу. Доходило до смешного: он помогал даже тем, к кому уходили от него все эти девушки.

Итогом Бориной порядочности стали два неудачных брака, в течение которых его использовали как могли. Дочь, которую Боря видел раз в месяц. И алкоголизм.

В конце концов Боря забросил работу, а вместе с ней и Шекспира. Оброс бородой. И, помыкавшись несколько лет, купил гараж, овладев кузнечным ремеслом. Родители его давно не работали, источник дохода пропал. А кузница приносила только на оплатить квартиру, поесть и выпить.

Но трепетности в Юрке-трудоголике это не убило. Она была частью натуры. Стоило в гараж зайти девушке, как могутный кузнец краснел, галантно ковал для нее сердечко. Старый магнитофон пел про «сердце кузнеца», а Юрка-трудоголик одаривал сударыню (все они были у него «сударыни») произведением рук своих.

А потом девица обычно уходила с Сашкой.

Но Юрка никогда не обижался. Он только тяжело вздыхал, пил пару дней, если девушка особенно нравилась. А потом выгонял алкогольную дурь с молотом в руках.

С полгода Сашке было очень интересно строить бизнес. Они набирали заказы. Делали рекламу. Сами торчали в цветастых баннерах посреди Питера.

Платили штрафы и налоги. Заполняли декларации. Бегали по инстанциям. И снова платили штрафы и налоги. Дважды за полгода судились с заказчиками.

По молодости все давалось легко и казалось, что стоит только пальцами щелкнуть — и бизнес расцветет нездешним цветом. Юрке-трудоголику и двум другим работягам зарплату пообещали на треть больше. Могли себе позволить — деньги были!

Даже купили машину: как же без машины? Конечно, с пробегом, конечно, битую. Но свою. С твердой уверенностью, что скоро поменяют. Они молодые — у них все получается!

И где-то до середины третьего курса все действительно получалось. Заводные ребята худо-бедно нашли клиентуру (хотя чего уж врать, втридорога доплачивать за неотличимую для глаза разницу между изделием, кованным вручную, и дешевым машинным литьем желающих находилось не так чтобы очень много).

Но уже спустя полгода Сашка с удивлением заметил в себе странные изменения. Ощущение новизны давно прошло, и он вдруг понял, что пыльный цех, пропахший потом и перегаром Юрки-трудоголика, больше не вызывает томления в душе. Может, поначалу его просто обаяла неожиданность нового мира не-белых-воротничков. Но теперь питерские клубы, бары, девушки восторг и буйство души вызывали. А грязный инструмент — нет. Постепенно сама мысль о цехе начала взбаламучивать в Сашке что-то вроде душевной тошноты. И он старался пореже туда наведываться.

Потом обозначились первые тревожные симптомы и в самом бизнесе. Все чаще оказывалось, что расходы феноменально превышают доходы. А деньги нужно было откуда-то брать. Занимать-перезанимать уже не получалось. Начали задерживать зарплату. Потом расстались с одним из кузнецов. Чуть позже со вторым. И остался один сумрачный работоспособный Юрка-трудоголик.

Одновременно под откос покатился и восторженный Аркашкин брак. Милая девочка Инга, которую он так трепетно обожал до окольцовки, ее добрейшей души отец, давший денег на стартовый капитал и вообще относившийся к зятю как к сыну, которого у него никогда не было, вдруг стали нестерпимо раздражать.

Аркашка по три раза в неделю ночевал в общаге и лил слезы, страдая и жалуясь. Почему-то возненавидев каждый килограмм пухленькой Инги и при любом удобном случае поебывая толстую шлюховатую Марину.

Страдал Аркашка сильно. И все парни его по-человечески жалели, игнорируя в институте отекшую от беременности Ингу-суку-жену-которую-Аркашка-ненавидит.

На четвертом курсе Сашка окончательно понял, что с бизнеса пора соскакивать. Купил бутылку коньяка и позвал Аркашку, когда тетка с дядей отбыли на дачу.

Налил и сказал:

— Все, братан. Давай закрываться. Надоело.

И, что интересно, тот не стал возражать. Видимо, бизнес давно стоял поперек горла и у него.