Парадокс Ферми

– Ну хорошо, вот тебе еще вариант. Чужие – а ты сам признаешь, что они могут быть нам совершенно чужими, негуманоидными, бестелесными, – вообще не поймут, что имеют дело с разумной жизнью. Будет, как с птичками дронт на Маврикии, помнишь? Те жили в своей замкнутой экосистеме, не умели летать и были очень доверчивыми. Европейские моряки их убивали сотнями, причем не для пополнения запасов, а просто от скуки, ради забавы. Птички бежали к ним, раскрыв клювы, а те лупили их палками по головам, очень весело. Дронты разбегались, а потом возвращались опять – может, верили в разумность высшей человеческой цивилизации и хотели-таки установить контакт? А может, у них была и своя цивилизация, на свой птичий лад, как знать? Но их переколошматили дубинами без всякого сожаления, а остальное доделали завезенные на острова собаки и свиньи. Вот и мы тоже можем стать для какого-нибудь сверхразума такими дронтами, которых перебьют просто так, без всякой причины.

Так они и остались каждый при своем мнении: Савва – в убеждении о великом благе контакта с таинственным внеземным разумом, Гуревич – в полной уверенности гибельности для человечества такой встречи. Каждый был абсолютно прав и совершенно заблуждался при этом.

* * *

В институте коллеги относились к Савве в основном ровно и, скорее, с симпатией, нежели наоборот, безусловно уважая его как профессионала и ответственного человека. Гуревича или очень любили, или ненавидели втайне. Но был человек, который относился к ним обоим с одинаковой настороженностью и неприязнью.

Если, войдя в двери НИИ и миновав проходную, не отправляться в путь по длинному коридору первого этажа, а сразу после проходной, поднявшись по лестнице, свернуть влево, то можно попасть в небольшой закуток с неприметной дверью. За ней располагался небольшой кабинет, тесный от старой громоздкой мебели, очевидно пережившей не одного хозяина этого места, прокуренный, с обшарпанными усталыми стенами, ворохами бумаг на видавшем виде столе, украшенном, словно печальным узором, коричневыми кругами от кружек с чаем и язвами папиросных ожогов. Из шкафов торчали толстые бумажные папки с неопрятно лохматящимися завязками, а со стены скорбно взирал портрет Дзержинского, казавшегося еще более изможденным от постоянного пребывания в атмосфере из табачного дыма, крепкой мужской духоты и сладковатого аромата одеколона «Саша». В этой непрезентабельной обители располагалась резиденция начальника особого отдела НИИ, майора госбезопасности Игоря Петровича Исаева.

Когда-то, во времена сладким сном промелькнувшей молодости, Исаев был подающим надежды начинающим контрразведчиком на Черноморском флоте, а еще красавцем, бретером и «мастером штыкового боя под одеялом», каковое мастерство в итоге самым губительным образом сказалось на дальнейшей карьере. Однажды жертвой его нахрапистого обаяния пала жена начальника управления контрразведки ЧФ, и этот «взлом мохнатого сейфа» вышел Исаеву боком: его мгновенно перевели из солнечного Севастополя в неприветливый сумрачный Ленинград и на веки вечные заточили, как проклятого пророком джинна, в кабинете особого отдела НИИ связи. Вначале он было надеялся, что со временем ситуация как-то исправится, но время шло, ничего не менялось, и однажды Игорь Петрович понял, что про него позабыли, как про отправленную на дачу ненужную вещь. С годами Исаев обрюзг, растолстел, приобрел лоснящиеся залысины, багровое, в нехороших прожилках лицо, одышку и хроническое раздражение на несправедливый мир и судьбу, которая за полжизни так и не дала ему того самого, единственного мгновения подвига.

Впрочем, дело свое он знал хорошо, делал его с каким-то мрачным старательным отвращением, сигналы от трудового коллектива принимал четко и реагировал оперативно. Когда, например, один капитан-лейтенант неосторожно ляпнул в курилке, что слышал по «Голосу Америки» о том и о сём, то уже через пару дней ему пришлось паковать чемоданы, проститься с местом младшего научного сотрудника в ленинградском НИИ и отправиться на Дальний Восток, чтобы до конца службы бороздить на корвете разведки воды Тихого океана. Защищенному доктору наук и начальнику одной из лабораторий политически окрашенный анекдот, рассказанный лучшему другу, стоил руководящей должности и дальнейшей карьеры. Да, работенка была пакостная, но кто-то же должен ее делать, не так ли? И за сомнительными персонажами присматривать тоже, а к таковым не в последнюю очередь относились Ильинский с Гуревичем.

Один какой-то беспартийный тихушник, молчаливый и себе на уме; правда, мама у него героическая, этого не отнять, но яблоко от яблони, вопреки распространенному мнению, иногда откатывается ой как далеко. Исаев давно взял Савву под наблюдение, и чем меньше тот давал поводов для подозрений – а он их не давал вовсе, – тем больше раздражал этим особиста. Умник чёртов.