Парадокс любви

— Я рад, что вы почувствовали «жизнь» в моих портретах. Самому иногда кажется, что кто-нибудь из них сейчас улыбнется или подмигнет мне... Из вас мог бы получится тонко чувствующий критик.

«А что ... Критиком, пожалуй, лучше, чем старушек мирить».

— А почему эти портреты здесь у вас, а не у «оригиналов»?

— Я пишу портреты на заказ и, естественно, отдаю их. Вернее, продаю. И только с тех, кто мне особенно нравится, я пишу два портрета. Один оставляю себе, а второй дарю. С вас я бы тоже написал двапортрета.

Мила сделала вид, что не заметила подтекста.

— А кисточки у вас из белки?

— Это у тех, кто заборы красит — кисточки. А у нас, у художников — кисти.

— Извините...

— Колонок лучше. А льняное масло я покупаю не в «Художественном салоне», как нормальные художники, а в супермаркете! Пойдемте чай пить. Я только что заварил. Чай чудесный. Мне его знакомый из Парагвая привез.

— Мате, что ли?

— Да. Ударение надо делать на первом слоге.

— Я еще ни разу не пила. Он, наверное, горький?

— Пойдемте! А то он перестоит и, действительно, станет горьким.

Оказалось, что квартира Художника находится этажом ниже. Под мастерской. За окном уже сгустились сумерки, и в квартире было довольно темно. Но он не стал включать свет в прихожей, а за руку провел Милу в большую комнату. По пути ей мало что удалось разглядеть. В углу горела в подсвечнике толстая свеча и дымились ароматические палочки. На чайном столике стоял тыквообразный сосуд, а рядом лежали две длинные, изящно изогнутые трубки с инкрустацией. Ароматические палочки Мила терпеть не могла. Ей сразу же стало не хватать воздуха. Но она постеснялась сказать об этом. Из-за колеблющегося пламени свечи предметы давали причудливые тени. В книжках обычно пишут «пляшущие». По обстановке и по находящимся в комнате вещам было непонятно: живет Художник один или женская рука здесь все-таки присутствует. Но было уютно. Художник опустил трубки в сосуд, долил немного горячей воды и сделал приглашающий к столу жест:

— Прошу!

Мила была в растерянности:

— А мы что, будем пить из одного сосуда?

— А что? Этовас смущает?

— Честно говоря, да.

— Вообще-то, из одного сосуда могут пить и три-четыре человека. Садятся в кружок, и сосут каждый свою трубку. Кстати, называется эта трубка — бомбилья или бомбижа. У нее на конце своеобразное ситечко. Чтобы листочки не засасывались. Калебас у меня один, так что вы пейте, а я уж после вас.

— Неужели чай нельзя заварить еще в чем-нибудь?!

— Ни в коем случае! Это будет уже не мате.

— О господи!

— Да не переживайте вы! Пейте. А я буду рассказывать. — Художник вынул из калебаса вторую трубку. — Мате ведь не совсем чай. Это листья не с чайного куста, как мы привыкли. А с вечнозеленого дерева рода падуб. Оно бывает до шести метров высотой.

— Это родственник дуба?

— Кажется, нет... Ну, как?

Мила сделала несколько глотков. Но особенного восторга не испытала. Она больше любила фруктовые чаи. Но из вежливости сказала:

— Хорошо... Тонизирует...

Художник рассмеялся.

— Мате еще применяют от избыточного веса. Он подавляет чувство голода. И оказывает легкое слабительное действие.

Мила тут же выпустила трубочку изо рта. Этого ей только не хватало! Она посмотрела на Художника с укоризной.

— Я что, кажусь вам толстой? Или вам хочется, чтобы остаток Вечера я провела в «конце коридора»?

— Что вы! Я просто хотел удивить вас экзотическим напитком. Доставьте мне удовольствие, выпейте еще.

И он снова подлил чуть-чуть горячей воды.

— А этот сосуд из тыквы?

— Не совсем. Он из плода калебасового дерева, очень похожего на бутылочную тыкву. Как вам, как дизайнеру, орнамент?

«Орнамент как орнамент. Ничего особенного», — подумала Мила, а вслух сказала:

— Красивый. Этнос.

— Сначала в небольшом количестве воды, чтобы их едва покрыть, завариваются листья. Они разбухают, а вода — впитывается практически полностью. Не беда, если сверху останутся сухие листочки. Они заварятся потом, в процессе. По мере того как подливается вода. А она не должна быть кипятком. Градусов 70—80, не больше.

Мила слушала и понемногу пила чай. Ей стало хорошо. Она успокоилась. Настроение заметно улучшилось. Голова немного «поплыла». «Странное действие этого чая, — думала Мила, — но приятное. У него красивые руки. Грива с проседью тоже хороша». Представить всегда аккуратно подстриженного Андрея с такой прической было невозможно. А Художнику очень шел этот «художественный беспорядок». Богемный стиль. Миле стало казаться, что его голос доносится откуда-то издали и как-то гулко, как в тоннеле.