Парадокс Вазалиса

— Тебе приходится ходить в мини-юбке и готовить шефу кофе, так ведь? Ты обычная прислуга, и ничего более. Называй свою работу как хочешь, если тебе от этого легче.

— Дурак.

— Дура.

Будь у него возможность расплавиться и исчезнуть в щелях плиточного пола, Поль сделал бы это без раздумий. С внезапно позеленевшим лицом он поднялся на ноги и, не говоря ни слова, отправился в уборную. Он не понимал, что такой вот незамысловатый выплеск агрессивности помогает им успокаиваться.

— Придешь завтра на вернисаж? — спросила Анна.

— Еще не решил.

— Я не собираюсь тебя умолять, Давид. Мне просто будет приятно, если ты придешь, вот и все. Я вкалывала как проклятая, чтобы организовать эту выставку.

Бросив взгляд на дверь уборной, Давид удостоверился, что Поль все еще далеко и их не слышит.

— Собираешься действительно выйти замуж за этого болвана?

Грубость вопроса не смутила Анну.

— Да, а что? Только не говори, что тебя волнует моя личная жизнь… теперь, когда…

— Признай, ты ведь умираешь со скуки с этим парнем. Да, он симпатичный и настоящий работяга, что есть — то есть, но он же такой зануда!

— Ты ревнуешь, потому что Поль способен жить с женщиной, не сводя ее с ума.

— Вот только не надо менять роли, дорогая. Если кто здесь и любит закатить истерику, то только ты. Я же, со своей стороны, всегда довольствовался тем, что отвечал на твои капризы. В нормальной жизни, с нормальными людьми я веду себя очень тихо. Давай, скажи честно хоть раз: тебе ведь меня не хватает, разве нет?

В ответах Анны никогда не бывало двусмысленности. Скрытая скатертью, ее ступня коснулась колена Давида и начала подниматься выше.

Такого Давид от нее не ждал и инстинктивно сжал бедра. Анна обладала редкой способностью вызывать смутную тревогу у всех представителей противоположного пола, которые хоть чуточку ее знали.

— Спокойно, — услышал он ее хриплый, похожий на рычание, шепоток. — Расслабься и получай удовольствие.

От соприкосновения с ее пальцами его словно током ударило. Должно быть, это произошло из-за некого свойства ее колготок. Или тело Давида давало знать, что он уже готов вновь переспать с Анной.

Он предпочел первую гипотезу, так как вторая влекла за собой кучу неприятностей.

— Ты прав, — продолжала Анна. — Поль обладает массой совершенно чуждых тебе качеств, но с тобой мне гораздо веселее. И дело здесь не только в твоем чувстве сарказма… В каком-то роде вы дополняете друг друга. Если хочешь, можем продолжить этот небольшой разговор там, где мы его прервали в прошлом году. Ему — совместная жизнь, тебе — все остальное. Поль об этом никогда ничего не узнает. Он слишком занят, чтобы еще и ревновать.

Давид не успел сказать, насколько пугает его перспектива делить с ней минуты близости, пусть даже и с перерывами.

Вернулся Поль, бормоча извинения по поводу своего поспешного ухода. Анна адресовала ему нежную улыбку, но нога ее продолжала неумолимо приближаться к промежности бывшего бойфренда.

11

Несмотря на неважное качество репродукции Хьюго Вермеера странным образом тянуло к эскизу Боттичелли. В этом не было ничего нового: рисунок не выходил у него из головы уже около шести лет, с той самой минуты, когда он вытянул фотографию из безымянного конверта, который передал посредник.

Эту слабость к эскизу, который он никогда не держал в руках, Вермеер не мог себе объяснить и по сей день; она оставалась для него настоящей загадкой.

В первой жизни Хьюго через его руки прошли сотни других произведений. Большинство из них едва ли стоили того риска, на который ему приходилось идти, чтобы украсть их. Другие были такого качества, что он отдавал их заказчикам с сожалением. Однако же ни одно из них не вызывало столь сильных эмоций.

Эти несколько росчерков пера очаровали его, словно в них таилась некая сверхъестественная сила, которую не удавалось ни постичь, ни идентифицировать. Даже возможность того, что это мог быть подлинный Боттичелли, всего не объясняла. Хьюго не был фетишистом. Громкая подпись не имела для него ровным счетом никакого значения, если качество произведения не соответствовало уровню таланта его автора.

Чем больше он пытался осмыслить это наваждение, тем яснее приходил к пониманию того, что внезапное появление эскиза совпало с переломным моментом его жизни.

Последовательность событий выглядела слишком определенной, чтобы быть случайной. Даже если это могло показаться бессмысленным, вся его жизнь теперь была, так или иначе, связана с этим рисунком. Если бы Вермеер верил в некую божественную трансцендентность, возможно, он увидел бы в нем орудие своеобразного искупления.

В то утро, когда к нему домой вломились парни из уголовной полиции, Вермеер понял, что о прошлой жизни ему придется забыть. Зная, что за ним может вестись слежка, он всегда проявлял просто-таки маниакальную осторожность. В доме его никогда не имелось ничего такого, что могло бы указать на его криминальную деятельность.