Парадокс Вазалиса

Что-то сухо щелкнуло, и картина отделилась от стены и начала разворачиваться вокруг невидимой оси. Только теперь Валентина заметила, что противоположная часть рамы соединяется со стеной шарнирным держателем.

— Давайте, тяните ее на себя. До конца.

Выполняя указание Штерна, Валентина отвела картину, пока та не заняла перпендикулярное стене положение. За ней, встроенный в переборку, обнаружился небольших размеров сундучок. Чуть выше располагалось кнопочное устройство, в центре которого мерцал зеленый диод.

— Лучше тайника для кофра и не придумаешь, — пояснил Штерн. — Ослепленные моими «Ирисами», люди даже представить себе не могут, что такое сокровище может скрывать другие. Старый трюк фокусника: отвлеките зрителей, показав им нечто необычное, и они забудут обо всем прочем, даже очевидном. Они увидят лишь то, что вы захотите им показать. Вот почему я всегда отказывался продать эту картину. Ни от какой другой подобного эффекта не было бы.

Он указал тростью на кофр.

— Смелее, открывайте. Замок разблокирован. Достаточно нажать на зеленую клавишу на пульте управления.

Валентина так и сделала. Крышка сундучка открылась. Внутренняя его часть, примерно в тридцать сантиметров глубиной, была разделена на четыре равной высоты отделения, между которыми располагались тоненькие стальные пластины. В нижнем находился палисандровый футляр, содержавший, как уже знала Валентина, рукопись Вазалиса. В других, вперемешку, лежали различных размеров документы и записные книжки, а также ларчики, из тех, в каких хранят драгоценности и пачки банкнот.

— Верхний ярус, — уточнил Штерн. — Конверт из крафт-бумаги. Принесите его мне, пожалуйста.

Валентина вернулась к столу с конвертом и протянула его Штерну.

— Благодарю. Как видите, я не скрываю от вас ни один из своих маленьких секретов. Теперь, надеюсь, вы не сомневаетесь в моих чувствах к вам?

Валентина не ответила. Скрестив руки на груди, она попыталась придать лицу непринужденное выражение. В действительности, происходящее ее весьма интриговало, но она никоим образом не желала показать это Штерну.

Последний извлек из конверта лишенную каких-либо опознавательных знаков небольшую картонную коробочку и, положив ее перед молодой женщиной, откинулся в кресле.

— Мне хотелось бы узнать ваше экспертное мнение по поводу этого. Хьюго, если вас не затруднит, снимите крышку, дабы Валентина могла увидеть содержимое.

Несмотря на всю свою любовь к бордо и тот факт, что бокал его был все еще наполовину полон, Вермеер даже не подумал игнорировать просьбу Штерна. Движимый тем же любопытством, что и Валентина, он поставил бокал на поднос, переместился на край дивана, приблизившись тем самым к столу, и театральным жестом приподнял крышку. Внутри, покрытый прозрачный пластиком, находился некий прямоугольник бумаги.

Первой последовала реакция Вермеера.

— Это еще что такое? — воскликнул он раздосадованным голосом.

Повернувшись к Валентине, он раздраженно указал пальцем на содержимое коробки.

— Тебе это что-нибудь говорит?

Его подруга даже не услышала вопроса. Черты лица ее исказились, и она в ужасе уставилась внутрь картонки.

Если не считать печати Лувра, проставленной в углу, на листке не имелось ни надписей, ни каких-либо черточек или же отметин — ничего.

Вытаращив глаза, Вермеер несколько долгих секунд пытался разглядеть хоть что-нибудь на равномерно чистой поверхности. Вывод, к которому пришел голландец, оказался неутешительным даже для него самого, обладавшего умом открытым, пусть и несколько странным: в коробочке лежал абсолютно чистый, немного пожелтевший от времени лист. Обычная бумажка, не представляющая никакой ценности.

Элиас Штерн был королем престидижитаторов [25]. Или же первоклассным жуликом. Вермеер с легкостью поставил бы ящик «Шеваль Блан» урожая 1975 года на второе.

34

Дар речи вернулся к Валентине лишь секунд через десять.

— Как вы его достали? — пробормотала она, не сводя глаз с чистого листа.

— У меня еще остались добрые друзья в Министерстве культуры, — пояснил Штерн. — По рекомендации пары-тройки приближенных к министру людей Лувр безвозмездно одолжил мне его на несколько дней. Директор музея откликнулся на мою просьбу весьма охотно. Впрочем, как вы и сами можете видеть, ничего особенного этот листок уже не представляет.

Валентина насупилась: последние слова пожилого торговца явно пришлись ей не по душе.

— Спасибо за напоминание, но я лично, если помните, присутствовала при этой катастрофе.

— Не сердитесь, Валентина. Я показываю этот листок отнюдь не для того, чтобы вас провоцировать.

— Тогда зачем же?

— Чтобы понять.

Вермеер, до сих пор молчавший, счел необходимым вмешаться в разговор.

— Я бы хотел, чтобы меня тоже, если не возражаете, ввели в курс дела. Или же дайте мне еще одну бутылку этого восхитительного «Шеваль Блан», и я удалюсь с ней в уборную.