Парадоксы Младшего Патриарха

Это спервоначалу изощрялись в занудстве люди все больше солидные, положительные. Оно и правильно: старших надо уважать. Кому и предоставить право первыми заморочить голову юному наследнику, как не им? А вот следующим речь держал долговязый недокормыш, только-только успевший избыть юношеские прыщи. Первым из молодых произнести речь после старших! Такой почет оказался юнцу явно не по плечу. Он запнулся несколько раз, постоянно начиная с самого начала, да вдобавок беспрерывно крутил на пальце огромный перстень. Люди, когда волнуются, часто не могут успокоить руки. Да будь он неладен со своим кольцом! Я от этой побрякушки треклятой глаз не мог отвести. Бывает же – кто-то один кашлянул, и все остальные следом, пусть и не особо хотелось. Или кто-то начнет пальцами по столу мотивчик выстукивать, и ты вдруг ловишь себя на том, что и твои пальцы подергиваются в такт. Заразная это штука – чужие безотчетные движения. Липучая. Если поймаешься, нипочем не отцепишь. Вот и я на перстень поймался. Смотрю и смотрю, будто мне больше смотреть не на что. Вертит его костлявый обалдуй туда-сюда – не то от волнения, не то мешает ему кольцо с мыслями собраться. Мне бы наверняка помешало. Велико ведь оно парню, сразу видать. А он все едино перстень нацепил – нет, чтобы сперва по руке подогнать. Или фамильные ценности переделывать нельзя?

И тут кольцо наконец-то слетело с пальца своего незадачливого обладателя.

Ничего удивительного. Если что такими трясучими руками вертеть, обязательно упадет. Перстень соскочил с пальца и плюхнулся прямехонько в блюдо.

И началось…

Вообще-то я хоть и не вельможа, но выуживать колечко из соуса посреди поминальной речи даже и я бы не стал. А вот этот обалдуй – стал. Он поперхнулся фразой и ринулся искать перстень в блюде. Несколько раз он черпанул соус ложкой, а потом – я не мог поверить своим глазам – отшвырнул ложку и запустил руки в блюдо. Ложка влетела куму-то в лоб, но неудавшийся речедержатель и внимания не обратил на разъяренный вопль жертвы. Он шарил по блюду, как сумасшедший, а потом… потом взял это самое блюдо и вывернул!

Четверо гостей, равных ему по рангу, а потому имевших несчастье оказаться с ним за одним столом, ринулись во все стороны, спасаясь от потоков соуса. Столик накренился. Облепленный приправами до полной неузнаваемости перстень показался-таки на мгновение, покатился, заскользил по столику вниз. Владелец ястребом кинулся на кольцо, запнулся ногой о столик и с грохотом рухнул, увлекая злополучный стол за собой.

Воцарилась нехорошая тишина. И только Тхиа рядом со мной издал долгий еле слышный изумленный выдох. Еще бы не изумленный! Интересно, в вельможных домах такие представления часто устраивают или как? Я ничего подобного даже в дешевых трактирах не видывал, честное слово. И кто это всего несколько минут назад решил, что никаких занимательных сюрпризов ожидать не стоит? Ошибся ты, Кинтар. Оказывается, поминки в великокняжеском доме – штука очень и очень занятная.

Гости меж тем мало-помалу оправлялись от неожиданности. Кто как мог, конечно. Одни бранились сквозь зубы – ну, это вполне понятно. Другие придирчиво осматривали свои ничуть не пострадавшие одеяния. Кое-кто горячо и сбивчиво приносил Тхиа всяческие извинения, хотя набезобразили вроде и не они.

Виновником переполоха всецело завладел дядюшка Кадеи.

– Такое горе! – веско восклицал он, покуда слуги сноровисто подымали и обтирали совершенно уже обалдевшего кольцевладельца. – Такое горе! Но ведь и в руках себя держать надобно! Уж коль скоро голова от скорби закружилась… ну, бывает, надо о стол опереться… но разве можно совсем уж не глядеть, обо что опираетесь, друг мой!

Обеспамятевший друг даже кивнуть дядюшке не смог… хотя, по-моему, все же попытался.

– Вам следовало предупредить, – вещал Кадеи, наматывая на руку салфетку, – что вы не в силах совладать со своим горем. Разве кто посмел бы принудить вас говорить, когда у вас такое горе?

– Воистину, дядюшка, – с безупречной доброжелательностью произнес Тхиа. – Я едва сдерживаю слезы, созерцая столь тяжкую и искреннюю скорбь. Какая там речь! По-моему, даже на присутствии так тяжко удрученного человека настаивать, и то неловко.

Ах ты, маленький мерзавец! Нет, но каково самообладание, а? Раскрой я рот – и вмиг бы зашелся хохотом. Потому и молчу. А Тхиа все нипочем. Даже голос не дрогнул. Ни смешка, ни даже натуги. Благородная грусть, и ничего более.

– Конечно, – подхватил дядюшка. – Безусловно! Не следовало мне настаивать… ох, не следовало. Если высокое собрание меня извинит, я хотел бы сопроводить его двоюродную светлость, дабы он мог предаться своей скорби вдали от наших нескромных глаз.

Какую-какую, простите, светлость?!

Впрочем, какой бы светлость ни была, а управился с ней дядюшка отменно. Рукой, обернутой в салфетку, он ухватил юнца под локоток и потащил его к двери, не переставая вполголоса журить.