Параллелепипедия. Встреча (СИ)

Просунув под мышками Эрика ремень, Белиш вновь потянула его за собой. На этот раз Эрик не пытался ей помочь. Обе его ноги в толстой скорлупе скафандра тянулись позади, словно набитые каменной ватой. Он больше не разговаривал, только вначале, когда Белиш запряглась его тащить, Эрик натужно зашипел, словно от боли: "отпусти... дура". Но Белиш, не обращая внимания, продолжала его тянуть - шаг за шагом, метр за метром. Эрик в скафандре был дьявольски тяжёлым, его словно подменили на массивную свинцовую болванку и с каждой минутой он становился всё более неподъёмней. После Эрика в каменной крошке оставалось широкое углубление следа, продавленное человеческим телом. В какой-то момент кожаный ремень, не выдержав нагрузки, лопнул. Белиш буквально зарылась носом в крупнозернистый марсианский грунт. Она упала ничком на щебёнку, лёгкие её работали, словно кузнечные меха. Контуры жизнеобеспечения едва успевали выводить наружу отработанный углекислый газ. При таком усиленном расходе, кислородного запаса Белиш хватило бы часов на пятнадцать не больше.

У Белиш начало путаться в голове, мысли были какими-то тёплыми и мягкими, они с лёгкостью заплетались в невероятный восточный узор из которого невозможно было найти выход. Белиш не хотелось подниматься, ей хотелось лежать на щебёнке целую вечность, ничего не делать, уткнувшись гермошлёмом в мелкую крошку, пока не закончиться кислород. Но сделав над собой колоссальное усилие, она поднялась на ноги. Отбросив лопнувший ремень, она обхватила Эрика руками и потянула на себя, тихо маленькими шажками пятясь вперёд. Двигаться подобным образом было очень неудобно и тяжелее прежнего. И без того невысокая скорость, стала совсем смехотворной: они двигались вдвоём, словно сопливая улитка, залипающая на каждом шагу. Болтавшийся, перекинутый за спину, массивный эластер, создавал дополнительное неудобство при движении. Эрик вёл себя, как бревно, почти не подавая признаков жизни. Белиш тянула его, как тянут косного мертвеца. Иной раз ей казалось, что в её руках пустой скафандр, что она тащит никому не нужную, бесполезную оболочку, внутри которой, словно в открытом космосе, уже давно остыла всякая искра жизни. И всё же она продолжала тянуть эту огромную бездонную вещь.

Иногда у Белиш возникало острое желание, чтобы на них, наконец, напал чёрный куб и, к вящему облегчению женщины, всех их испепелил, превратил в невесомую горсточку пепла. Но чёрный куб не атаковал, медлил, очевидно, ожидая, когда люди выбьются из последних сил. Хотя было глупо приписывать чёрному кубу человеческие эмоции, но Белиш думала именно так: чёрный куб всё видит и всё понимает, он просто выжидает удобного момента, чтобы взять астронавтов голыми руками. Несколько раз Белиш казалось, что она что-то видит, быстро мелькающее за каменным выступом, но всякий раз это были или обман зрения или игра напряжённых нервов. Она даже не хваталась за эластер, настолько уже была уставшей и равнодушной к собственной участи.

Белиш чудилось, что она тянет Эрика уже не одну тысячу лет, но подняв глаза с чувством глубокого разочарования увидела, что не преодолела и двухсот метров. Сердце её беспомощно трепыхалось, словно угодивший в грязь чудовищный мотылёк. Кровавое солнце неуверенно настаивало на собственном апогее. Наконец Эрик подал признаки жизни и неловко приподнял руку, словно делая какой-то знак. Из его динамиков вместо дыхания доносилось что-то вроде шороха осенних листьев. Белиш для удобства стала перед ним на колени. Теперь лицо её напарника за гермошлёмом напоминало лицо русского: осунувшееся, неестественно-серого цвета с глубокими чёрными ямами вместо глаз. Она не узнала его, за этот час, Эрик каким-то немыслимым образом прожил целую жизнь. И Белиш стало невыносимо стыдно за себя, за то что называла его лузером, за то что невнимательно относилась к Эрику на станции, за то что частенько и очень едко над ним подшучивала, за то что тащила его словно неживой предмет и, что было самое ужасное, ничего этого уже невозможно было изменить. Что эта надрывная тоска по загубленной жизни человека будет её преследовать до конца дней. Что-то горячее и горестное сдавило Белиш горло и ей неудержимо захотелось выть от стыда, жалости и позора.

Эрик пошевелил толстым пальцем на обутой в перчатку руке, как бы подзывая кого-то невидимого и Белиш наклонилась поближе. Он что-то говорил, но говорил так тихо, словно кричал с какого-то неимоверного расстояния, с другого конца жизни. Белиш стоило больших трудов, чтобы напрягая дикий огрубевший слух, разобрать его слова.

- Сделай одолжение - шуршал Эрик - будь поласковей с Шоном. Этот дурачок, кажется, на тебя запал.

Он так и сказал "будь поласковей" и это так страшно контрастировало с их нынешним положением, что Белиш показалось будто её ударили наотмашь по голому сердцу. На какой-то миг она даже ослепла от контраста.