Параллельно

Троллейбус проедет, а тут «Волга» двадцать первая стоит. Постою, подумаю. Замечали ли вы, что все старые машины имеют добрые лица? И они выглядят, как волшебники. Милые железные волшебники.

Загородный проспект ущельем. Ни листочка. Но всё же он милый. Не такой, как Литейный.

Казалось бы, шаг сделал всего. А вот станцию метро прошёл ещё одну. Ну а там, куда же ехать, если две станции осталось?

Так и не езжу по центру.

Станции в центре Питера классные. Очень красивые. При Сталине строили, от души. От души Сталина, наверно.

Москва сосёт. В Москве метро ещё и воняет. Какой-то чушью. Неуловимый запах вокзала и неприятных людей.

В Питере не так. Почти все станции на месте церквей стоят. На намоленных местах. Вот на месте станции «Площадь Восстания», к примеру, церковь была Бориса и Глеба. И станция какая-то чистая. Воздушная.

Хорошая станция «Площадь Восстания». Светлая, как церковь. Станция Бориса и Глеба.

Моя соседка по коммуналке тётя Лариса была начальником станции этой. Иду я на пересадку, а тут и тётя Лариса. А я видел её два часа назад в коммуналке и не поздоровался даже. Потому что она кашляла, а я умывался. Она всегда выходила на кухню с тряпкой на лице. А тут она меня увидела, и я её. Мы улыбаемся. Вы знали, что все люди на свете улыбаются на одном языке? Уверяю вас, это так.

Хорошо.

И ей, и мне. Хочется сделать что-то хорошее. Не обязательно даже ей. Cделать добро и убежать. С соседями всегда надо быть вежливыми и помнить: случись что, это ваши будущие понятые и свидетели.

А вокруг река человеков – это едет куда-то финансовая нестабильность нашего города. И каждый идёт куда-то, чтобы изменить жизнь и ждать момента, когда придёт его время. Но в основном жизнь изменяет их самих, а их время только проходит. В конце концов, всё просрать – тоже своего рода талант. И никто не знает, что эти серые люди в виде мышей становятся нереальными мачо в Интернете вечером и, оторви и выбрось, какими шальными императрицами. Сколько же бесполезных людей, а ведь могли быть чьими-то органами.

Мы каждый день рождаемся в этом городе. Каждый день умираем. Каждый день город даёт нам миллионы оттенков этого неба, даже если мы под землёй. И всё будет хорошо. Вы видели радугу? Вот так и будет. Я твёрдо в это верю. Но надо знать: для того чтобы держать целый мир в руках, не нужно сжимать кулаки. Нужно раскрыть ладони. И он сам мягко опустится к вам. Как пух. Да пойдёмте же со мной, я вам покажу, как не надо жить!

А на месте «Чернышевской» была полковая церковь артиллеристов. Сейчас на месте церкви станция и школа. Ну и что не так?

Жалко церковь? Может быть. Церквей и так полно, и туда всё же не все ходят. Пороки они изучают. Их пороки эти уже все знают и так на Литейном, 4. В управлении МВД. Открывают Уголовной кодекс – и вот. За этот порок восемь особого. А за вот тот – четыре общего. Всё же ясно давным-давно.

Метро полезней. Но это кто как считает. Мне всё равно.

Метро «Чернышевская» так себе. Самое некрасивое здание в районе, наверное. Мне оно не нравится. И внизу станция мне не нравится тоже. Барахло станция. Даже не знаю, почему так. Может, потому что там, внизу, под станцией, госпиталь или склад продовольствия. Мне тётя Лариса рассказывала, но я забыл. И поэтому она незаметная. Чтобы не попали. Эхо войны, так сказать.

Я как-то нашёл старые фотки. Совсем старые. Где нет ни школ, ни даже метро. А есть памятник какому-то орлу. На том самом месте. Это типа герб был полка Преображенского, что здесь квартировался.

Орёл. Но я сейчас не об этом. Рядом с орлом этим тогда дом стоял. Впрочем, он и сейчас стоит. Там почта сейчас.

А на втором этаже этого дома, когда памятник орлу открывали, в каждом открытом окне висели девки в белых передниках и смотрели. В смысле не повешенные висели. А лежали грудями своими на подоконниках. И смотрели жадно.

Смотрели, блин, как открывают памятник этому орлу. И на офицеров-преображенцев смотрели. В каждом окне по паре девок, а в некоторых даже по три.

Ё-моё, как много было в этом фото жизни!

Кто там сейчас живёт? Кто бы ни жил, а в окнах никого нет. Сидят, как мыши. Окна всегда закрыты. Бог его знает почему. Наверно, котов кастрируют.

А тогда там висели весёлые девки и смотрели на солдат. Преображенцев.

Дом остался. Там сейчас почта. Памятника орлу нет. Но я каждый раз, подходя к этому дому, теперь смотрю на второй этаж. И вижу их.

Девок. Иногда даже машу рукой в ответ.

Ну как, машу. Тихонечко так, чтобы никто, кроме них, не видел. А то спалишься, и народ тоже будет туда смотреть. А я не хочу, чтобы их ещё кто-то видел. Кроме меня.

Ну вот не хочу и всё.

Они видят меня, но пока не отвечают. Всё правильно. Я же не офицер. Кто я для них. Мужик через 120 лет. Тьфу, ничего интересного. Ни лошади, ни чести. Французский не знаю. На «вы» говорю редко.

Здесь срезы эпох значения не имеют.

Хожу по своему району с удовольствием. Дома слушаю. Это Питер всё же. Каменная музыка. И её пешком слушать надо.