Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Трагикомедия обнажает те три координаты, в которых развертывается медицинская тема: победа над смертью, борьба с властью (или гегемонией, мракобесием, доксой), преодоление виктимности. Подобно герою трилогии об отказниках доктору Герберту Левитину, Эд Теннер теряет жену и сына, но, словно Иов, обретает новую семью. И наконец, в пьесу встроена архетипическая сцена репрезентативного жертвоприношения Авраамом Исаака. Герой науки Теннер, как и герой веры Авраам, бесстрашно осуществляет свое кредо. В современном научном опыте, как и в древнем испытании веры, раскрывается истина, гарантируемая чистотой сердца ее свидетеля и чистотой эксперимента. Сцена эксперимента, будучи, в терминологии Ганса, сценой блокированного жеста насилия (опыта-пытки), замены жертвы и превращения жеста в репрезентацию, становится сценой культуропорождения. В основе обоих нарративов лежит глубокая убежденность, что та же сила, которая требует проведения испытания-опыта, приведет экспериментатора к моральному и культурному возвышению, прогрессу, тем более что концептуально эксперимент почти сливается с лечением, а лечение – со спасением и подвигом[41], «“лечение” Мирового океана» – с «восстановлением утраченных звеньев цивилизации» [Шраер-Петров 1999: 253]. В одном случае эта сила – Бог, в другом – природа, но в обоих случаях ей приписывается разумность, данная в откровении или умопостигаемая. Этим преодолевается неразумность обыденного человеческого сознания – будь то идолопоклонство, окружающее Авраама, мужицкая темнота английских фермеров и недоверие официальной науки, окружающие Теннера, или властность Империи и ее идеологий, окружающая доктора Левитина и Евсея.

Такое преодоление или преобразование данного (то есть конфликта как данного) в возможное (познание реального) может быть интерпретировано, как уже было сказано, через определения генеративной антропологии: оно происходит при помощи блокирования жеста насилия-присвоения и превращения репрезентации самого образа этого нереализованного жеста в знак зарождения нового языка (новой культуры, религии, науки). Так новый язык науки рождается в сцене нереализованного жеста насилия, в котором испытание-пытка объекта перекодируется в репрезентацию знания о факте действительности[42]. Именно перекодировка жертвы реальности в ее знак, пользующийся статусом неопровержимой достоверности и убедительности, и воплощает тот глубокий нонконформизм, который выводит философскую антропологию произведения за пределы виктимной парадигмы. Понимание этой динамики особенно существенно для первых двух частей трилогии об отказниках, где на первый взгляд насилие остается неблокированным и его жертвами становятся все близкие доктору Левитину люди. «Вакцина. Эд Теннер» может служить призмой, сквозь которую и этот роман, а точнее, представленное в нем отказничество, видится как грандиозный научный или, как в «Искуплении Юдина» и в связывании Исаака, духовный эксперимент. Доктор Левитин, во всей своей смелой беззащитности, становится символом протеста против косности данного как проклятия изгнания и таким образом превращается из жертвы в героя исхода и возвращения к родине как к истине, подобно тому как эксперимент Теннера ведет его к истине, словно к родине.

Подводя итог анализа некоторых нонконформистских и отказнических текстов Давида Шраера-Петрова, необходимо отметить прежде всего разнообразие их жанров и стилей. Автор свободно пересекает любые канонические границы, словно стремясь исчерпать все возможные языки для формирования своего еврейского «смелого высказывания», сохраняя за собой право на максимально доступную в данных обстоятельствах свободу. Говоря же о содержании этого «смелого высказывания», можно выделить две конкурирующие и взаимосвязанные линии: осознание еврейской жертвенности и преодоление еврейской виктимности. Обе цели достигаются при помощи углубленного экспериментирования на сцене конфликта, как в лаборатории, где наблюдатель становится свидетелем aletheia — несокрытости еврейского как реального. В этой лаборатории символическое играет роль экспериментального оборудования, и потому имеет минималистский характер. Видя себя и своих героев как испытуемых или даже пытаемых, автор обретает уверенность в том, что за видимой бессмысленностью происходящего все же скрывается некая целесообразность. Эта целесообразность состоит, как и в науке, в интеллигибельном, человеческом освидетельствовании и записывании следов, оставляемых нечеловеческими силами. Можно предположить, что такая философия литературы Шраера-Петрова сформировалась под влиянием его научного мышления и что оба эти аспекта – параллельные реальности – одной личности должны быть неразрывно связаны. Этот вопрос выходит, однако, за пределы данной статьи и будет рассмотрен, надо надеяться, в других работах[43].

Источники

Шраер-Петров 1967 – [Шраер-]Петров Д. Холсты // Перекличка. Стихи. М.: Молодая гвардия, 1967. С. 116–160.