Надев маскхалат, зарядив арбалет и подобрав свое копье, одолжил у убитых саблю и две стрелы. Выйдя на вершину холма, воткнул в землю саблю, а рядом положил две стрелы. Одну направил на табун и наткнул на нее отрезанную полоску от маскхалата, другую направил на шатер, в котором держали пленниц, и надел веночек, который сплел из нескольких стеблей, похожих на цветки. Взглянув на виднеющийся отряд, выезжающий из-за холма, привычно согнулся в поясе и в коленях и вновь окунулся в такой уже надоевший ритм осеннего ветра.
Казаки, выстроенные за вершиной холма в линию глубиной в три коня, именуемую «лавой», откровенно скучали, а оба атамана вместе с Сулимом и Иваном, присев перед вершиной холма в густую траву, напряженно вглядывались в сторону татарского дозора.
— Долго он добирается — заблудился, что ли? Стоим тут в открытом поле — не ровен час, татарский разъезд покажется. — Непыйводе это вынужденное бездействие давалось труднее.
— Так то ж тебе не на коне скакать: скрытно подобраться надо, — флегматично заметил Сулим.
— О, кажись, началось!
— Иван, что там деется, ты что видишь?
— Да сам не пойму, батьку, но, кажись, басурмане с коней попадали, а где Богдан — не разберу.
— Сулим, а ты что скажешь?
— Басурмане попадали, и Богдан вроде как упал.
— Неужто ранили?
— Да нет, вроде цел, теперь вон вроде вверх-вниз подскакивает.
— А чего он скачет, как козел?
— Так откуда я знаю, батьку? Может, знак нам подает?
— Так махните ему, чтобы не скакал зря. Казаки! Вперед шагом руш![11] Ехать шагом и не шуметь.
Добравшись до места и оставив казаков за склоном, атаманы и дозорные быстро обнаружили татарскую саблю, воткнутую на вершине холма, а рядом с ней две стрелы.
— А что это за знаки, батьку, ты их понял? — недоуменно спросил Сулим, разглядывая обе стрелы.
— А чего ж не понять, коли все ясно. Сулим, — задумчиво ответил Иллар, разглядывая татарский лагерь. — Смотри, Сулим, на этой стреле кусок Богдановой халамыды, значит, он пошел в ту сторону, к татарскому табуну, а на этой — веночек, значит, в том шатре бабы, полонянки сидят… — Иван с любопытством разглядывал лагерь, радуясь предстоящей схватке.
— Неужто он собрался табунщиков побить?
— Сучий хлопец, живым останется — или награжу, или нагаек всыплю, сам пока не знаю. Десятники! Живо все ко мне! Георгий, — Иллар повернулся к Непыйводе. — Твоя будет правая сторона, десяток посылаешь на правый табун, два десятка на лагерь. Прямо лучше не ходи — тут склон крутой, лошади разбег потеряют, басурманы с холма начнут стрелами сечь. Зайди с правой стороны, там склон пологий, а мы слева — так их на пики с двух сторон и наколем. Иван, отбери себе пять человек, тех, кто в добром доспехе и с лука на скаку добре бьет, вы поскачете прямо на склон, к тому шатру, где баб держат, постарайтесь охрану стрелами посечь, чтобы не вырезала полон. Остап, — обратился Иллар к Нагныдубу, — выдели пятерку казаков Сулиму — пусть идут с ним на левых табунщиков, а если Богдан без них справится, пусть едут вокруг холма в сторону леса. Если кто из татар туда побежит, пусть коней стрелами бьют, а татар на аркан, простого ратника на поле оставляют, а богатый да знатный шкурой своей дорожит. Сулим, как только Богдан чудить начнет, сразу знак нам давай, а сам с пятеркой к Богдану. Десятники, казакам скажите, тех, кто богато одет, пусть стараются на аркан взять: за мертвых откуп не дают. Все, с Богом, казаки, готовьтесь к бою!