Паранойя

Лиса. Я не об этом.

Гоголь. А я — об этом.

Лиса. И тем не менее: был ли момент, когда ты понял, что состоялся?

Гоголь. Однажды я шатался по магазинчикам в аэропорту Вены на пересадке — летел в Бонн на какой-то семинар. Писатель из оттуда. Неужели вам там дают писать? Неужели у вас есть доступ в Интернет и можно иметь дома компьютер? Ну и прочие дурацкие вопросы, на которые не знаешь как и ответить… Так вот, я бродил по аэропорту, находясь в той стадии неприкаянности, которую человек испытывает в международном аэропорту города, в котором никогда не был. Я трижды выпил вейнер меланж и зашел в книжный — там он один такой, большой довольно, с манекенного вида продавцом.

Лиса. Манекенного вида?

Гоголь. Ну да, среднестатистический европейский интеллектуал. И вот, я бродил среди разноцветных книжных корешков, узнавая Достоевского, Набокова в Набакоффе, Кундеру, Ирвинга, Фицджеральда, сезонных авторов вроде Дэна Брауна, и в этом было что-то от дресс-шопинга, как будто на каждой книжке стояла печать (неразб. уточнение группы дешифровки): YSL, Zara, MNG…

Лиса. Да, женский роман в стиле Zara. Модный роман в стиле MNG.

Гоголь. Детектив Davidoff. Постмодерн — водка Absolut. И вот среди этого шопинга бах: Анатоли Невински. Это невозможно. Но — моя книга. С фоткой с Дворцом республики. Красный, тонкий шрифт, италик, и убийственный перевод: «Prose». А в оригинале она «Про „ЗА“» называлась. Типа, про общество, где все «за» голосуют. А переводчик то ли не вкурил, то ли не нашелся, как это в английский упаковать. И я стою, вижу себя на полке, неузнаваемого, глянцевого, и этот аэропорт, и ценник — двадцать пять евро, и голова кругом пошла. То есть знал, конечно, что выходят переводы, деньги на карточку от агента получал, налоги с них платил, но тут воочию, да как! Никогда не думал о том, что пишу для кого-то, а тут чуть не прослезился, с продавцом залепетал о том, что книга — моя, моя книга! Он, конечно, не поверил, я ему билет начал совать… Как ребенок. У тебя телефон звонит.

Лиса. Блядь.

Гоголь. Что такое?

Лиса. Это он звонит. Это его вызов.

Гоголь. Так. Не бери.

Лиса. Я не могу.

Гоголь. Не при мне. Не бери.

Лиса. Ты не понял. Я не могу не брать.

Гоголь. Разбей его. Об стену! Не надо!

Лиса. Алло, Николя? Могу, конечно. Да, все поняла. Да, скоро буду. Целую.

Гоголь. То есть как это?

Лиса. Мне надо срочно идти. Срочно.

Гоголь. То есть как это скоро буду? Ты что, а? Ты… Как это целую? Что? А?

Лиса. Успокойся, все!

Гоголь. Ты сейчас к нему? Как? У нас же только что… Нет.

Лиса. Да.

Гоголь. Нет!

Лиса. Да. Да.

Гоголь. Но как это? Ну?

Лиса. Если я немедленно не приеду, он может проследить связь между моим косметологом и моим отказом, и бог знает чем это для нас кончится.

Гоголь. Ну ты ведь можешь быть больна. Ну?

Лиса. Ты не понял. Мы не школу прогуливаем. Это — очень серьезно. Серьезно. Наши фантазии кончились. Сейчас — жизнь.

Микрофон 2

Лиса. Очень жестокая жизнь. Да отпусти же. Слушай, что ты как маленький? Ты помнишь, кто он? Приди в себя. Водички попей.

(Наблюдаемая Лиса покинула объект. Наблюдаемый Гоголь еще некоторое время бессвязно разговаривал с собой.)

Гоголь. Ну как это? Он ведь ее будет трогать. Она моя. Нельзя. Он ведь не видит, какая она красивая. Он ведь в ней видит… Жопу, ноги, которые нужно раздвинуть пошире, гибкость видит, он же — зверь. Он же… Как засадить поглубже… Он ведь. Ее ведь обонять надо. Колыхать на ладонях. Растить, как цветок. Неужели она позволит ему… Ведь без любви нельзя. Ей будет больно. Придумает себе какую-нибудь теорию, что так лучше. Для нас. А я не могу так. Я… И где они? В квартире? Она, допустим, придет просто поговорить, чтобы успокоить его подозрение, а он обнимет ее и прямо в прихожей или дальше, на этом ковре или на столе, а она скажет, что голова болит, а он ее погладит как-нибудь, и ей самой захочется, а у нее ведь все трусики еще…