Паранойя

Лиса. Я и не испугалась сразу — дверь в комнату не закрывается, ключи от блока есть у вахтера, копия у этажного коменданта. Я сразу как-то на Вальку подумала — был там один. Тихий такой, с третьего этажа. Я, кажется, и не стала выяснять ничего, позволила себе плыть рядом с этими цветами, в волнах их запаха. А по ночам снились такие невероятные сны… Подружки-сокурсницы, конечно, сразу вскипели: кто? что? когда? А я, наверное, потому и спокойна была, что они вскипели. Думала об этом так, в общажной парадигме. Ну, типа, «а Валька все равно рохля, и волосы у него жирные, и перхоть в волосах». И, главное, мы ведь с ним тем же вечером столкнулись, и я на него посмотрела, внимательно так, а он башню свою отвернул. И вот розы дарит, а поговорить преет, да? В общем, я их даже не трогала, касаться как-то странно было. Как до Валькиной головы с перхотью. Казалось, жирные следы на ладони останутся. Ну подарил и подарил.

В общем, ровно через три дня — они еще подвять не успели, только запах притих, — стою в душе. До лекции остается сорок минут, а ехать — тридцать. Не успеваю уже, злюсь. И вот — ни сквозняка, ни звука. А блок расположен в торце здания, и окно в коридоре всегда открыто, курят там. Каждый раз, когда дверь в блок открывается, сквозняком по ногам… А тут — ничего. Просто, сквозь пар, сквозь запах геля для душа, — плывущая в душевую новая очень сильная морская волна. И вот выхожу, открываю дверь в комнату. Блядь. Стоит новый букет. Те же розы, белоснежные, с изумрудной искринкой. Ну я зубы сжала, оделась быстро, и на учебу. А вечером к Вальке подхожу, злая, готовая букет этот ему… А он глаза поверх очков округлил, дверь комнаты приоткрыл, а там, из-за него, — голова. Вся в креме-маске и, кажется, с огурцами на лбу. «Вот, — говорит, — знакомься. Моя невеста Дина из медицинского». В общем, отпал Валька. Я, конечно, бегом к вахтеру: «Кто брал ключи от блока?» А там бабень такая, как вековой дуб в обхвате, на таких бабенях декабристов вешать можно. Так вот, она бровки свои выщипанные вверх подняла, да как врезала по мне в обратку матом, да с угрозой, что если буду сама кобелей к себе водить в обход режима, да потом еще к ней с претензией подкатывать! В общем, твердо я поняла, что вахтер ключи не давала. У коменданта — такая же реакция, справа в блоке — молодая пара с пятимесячным дитем, им вообще все по барабану, врать никакого смысла, да и не умеют. Слева — пустая комната, никто там не жил месяцев шесть. В общем, еще через три дня — снова новый букет, когда домой вечером пришла. Ну я в слезы, ментов вызвали, те, перешучиваясь, чего-то там поспрашивали, но ничего расследовать не стали.

Гоголь. Конечно, они ведь МГБ подчиняются. Милиция — их структурное подразделение. Самое низовое.

Лиса. Да неужели ты думаешь — они знали?! Делать им нечего, чем какого-то ухажера в общаге караулить! В общем, осталась я с этим букетом один на один. И вот тут мне стало страшно. Понимаешь, я вот вдруг поняла, что я вся — на виду. Что есть какой-то психопат, который постоянно за мной следит — когда я ноги себе брею или глаза подкрашиваю. Или читаю голенькая.

Гоголь. Ну. Это как раз то чувство, которое есть у большинства жителей нашей страны старше двадцати лет.

Лиса. Ты не понимаешь. Это было крайне персонализировано. Кому-то была нужна я. Я конкретно. Кто-то знал мой распорядок, знал, когда я проснусь, когда пойду в душ, сколько времени там пробуду. Очень скоро случилось так, что я слегла с какой-то умопомрачительно мерзкой ангиной. Я не выбиралась из комнаты пять дней. Цветы сменились, когда я задремала, унесенная жаром в какой-то багровый, пульсирующий бред. В общем, я оставила ему записку прямо возле вазы. Что-то вроде «прекрати, ты меня пугаешь. Не шпионь за мной. Напиши, что тебе от меня надо». Я думала, что с его ответом, чем-то вроде «я хочу разрезать твое тело на сорок кусков, поджарить его на постном масле и сожрать в полнолуние», я снова сунусь в милицию, и тогда эти молоденькие прапора перестанут ржать и займутся работой. Но он поступил очень красиво. Больше цветов у себя на столике я не находила. Зато они начали появляться повсюду. Они торчали из водосточных труб, когда я гуляла. Я находила их у себя в сапоге, когда заканчивались шумные многолюдные гости, и все шли в прихожую одеваться. Я заходила в переполненный троллейбус и обнаруживала букет, лежащий на одном из сидений, — для меня. И никогда к ним не прилагалось записки. Ни единого слова. Он потом говорил, что собирался ухаживать за мной всегда вот так, из тени, ненавязчиво. Он говорил, что ему этого было достаточно. Я была первой, кто просил о свидании.

Гоголь. Зачем ты мне все это говоришь?

Лиса. Для того, чтобы ты понял, мой грустный, дурашливый медведь: люди никогда не бывают абсолютно плохими. И абсолютно хорошими, к сожалению, тоже не бывают. Во всех нас есть добро. И красота. И еще масса всего остального. Я пытаюсь. Я, наверное, просто пытаюсь объяснить тебе, почему я не могла ответить «нет» на твой вопрос.