Паранойя. Почему мы?

– Тогда получается, отец у нас – тот синеглазый Аль Копоне из новостей? – осторожно спрашивает он и пристально смотрит на меня.

Конечно, можно было соврать, да и нужно было, но я была в таком состояние, что не знала, то ли мне сходить с ума от горя, то ли плакать от счастья. Я держалась из последних сил, поэтому тяжело сглотнув, просто отвела взгляд. Гева, ахнув, переменился в лице.

– Малыш, мне очень…

– Он жив! – процедила я сквозь зубы, не позволяя ему озвучить мои страхи и сомнения.

Следующие семь с половиной месяцев я буду повторять эту фразу каждую ночь, глядя на его фото. Сцепив зубы, я посажу на замок любое сомнение и, помня, как он учил меня бороться с депрессией, наконец, скажу себе упрямое «надо!».

Естественно, оно подействовало не сразу, но, как Гридас и говорил, со временем дало свои плоды. Жизнь начала приобретать, пусть не яркие, но краски и какие-то нормальные формы. Вместе с Гевой мы записались на кучу курсов для подготовки к вступительным экзаменам и начали обрастать новыми знакомствами, вливаться в разные тусовки. Я продолжила улучшать свой английский и посещать Эстер, записалась на йогу для беременных и вернулась к своему прежнему цвету волос. С Гридасом мы, наконец, организовали наш быт: путем долгих сомнений и опасений, наняли-таки повара, так как мне необходимо было правильно питаться, и начали подыскивать няню. Я очень долго думала, сомневалась, переживала, но потом решила, что смогу совмещать учебу и материнство. Гева с Гридасом поддержали мое решение, Эстер тоже одобрила, сказав, что мне не пойдет на пользу очередная изоляция от социума, да и посвящать все время ребенку – не значит быть хорошей матерью.

– Гиперопека, Ева, – говорила она, – чаще всего дает обратный эффект, делая детей избалованными, несамостоятельными и, как следствие, психически – неустойчивыми. Поверь, многие мамочки оказывают своим малышам медвежью услугу, ибо потом детям крайне сложно адаптироваться и наладить контакт с другими детьми в детском саду и школе.

Ее доводы показались мне крайне убедительными, да и прочитанные мной позже книги специалистов в области педагогики, педиатрии, детского развития и психологии, тоже рекомендовали матери иметь личное пространство.

В общем, я решила, что хотя бы попробую. Отказаться всегда успеется, да и мне необходимо было занимать себя чем-то, чтобы не думать, почему Сережа за столько месяцев так и не дал о себе знать.

– Ты ведь ничего от меня не скрываешь? – спрашивала я у Гридаса в минуты отчаяния.

– Я бы никогда так с тобой не поступил, видя, как ты переживаешь. Просто Серёга никого никогда не посвящал во что-то больше одной задачи. Так сказать, придерживался правила не складывать все яйца в одну корзину. Моей с Лехой задачей была ты, другой команды – его бывшая жена и дети, третьей – его деньги, четвертой – он сам, – терпеливо объяснял он, и я ничуть не сомневалась в его честности, просто от безысходности не знала, что делать. Иногда меня так накрывало, что я порывалась купить билет в Россию и поехать на Хованское кладбище, где он был официально похоронен.

Зачем? Без понятия. Неопределенность сводила меня с ума. Гридас, конечно, успокаивал, говоря, что для такого толка дел полгода – это не срок. Что в правительстве тоже не дураки и наверняка ищут его, следят, поэтому на год Долгов точно заляжет на дно и не станет рисковать ни своей, ни нашей безопасностью.

Все это я безусловно понимала, но все равно нет-нет, да накатывало. Чем больше становился мой живот, тем сильнее была тоска. Мне до слез не хватало Долгова.  Я безумно хотела, чтобы он был рядом, когда стало известно, что у нас будет доченька.

Гева с Витей и нашим поваром – Лаурой, конечно, устроили по такому случаю чудесный праздник, и мы отлично посидели, но ночью, уткнувшись в подушку, я рыдала навзрыд, думая о том, как это могло бы быть, если бы Серёжа разделил эту радость со мной. Внутри все сводило от невосполнимой потери, стоило представить, как бы он улыбался своей дурашливой, счастливой улыбкой.

– Запомни меня таким, – сказал он мне однажды в полудреме, когда мы разморенные сексом и жарой загорали на берегу реки, и я бездумно смотрела на него, водя пальцем по мерно-вздымающейся груди. Тогда я не поняла, что он имеет в виду и пропустила мимо ушей, а теперь только и остается, что вспоминать его довольное, умиротворенное лицо, будто не было никаких проблем, не было всей той грызни, войны и мразей, готовых ударить его в спину, словно во всем мире были только он и я, и эта травинка, которую он с таким удовольствием пожевывал.

Если бы можно было вернуться в тот жаркий день, я бы обняла его крепко – крепко и прошептала:

– Я не хочу помнить, Сережа, я хочу видеть. Просто видеть тебя каждый день и не важно каким.