Парашютисты

Слободкин и Инна заспешили за Кузей. Скоро они оказались на поляне, посредине которой сидела старуха, такая же древняя, как тот старик в деревне. Перед старухой стояла корзина, полная грибов.

Подошли поближе, заговорили:

— Здравствуйте, бабушка.

Она поглядела очень спокойно, но недоверчиво, прошамкала:

— Вам кого? Своих, что ли?

— Своих, бабушка.

— А где свои-то? Своих нету давно.

— И в деревне тоже?

— И в деревне. А вы отстали? — Отстали, бабушка. Но мы догоним еще.

Старуха с сомнением оглядела их:

— Шибко идет. На колесах.

— Нам бы с вашими поговорить, с деревенскими.

Старуха помолчала, потом, как бы рассуждая сама с собой, спросила:

— Свои, значит?

— Ну конечно, свои, бабушка, — шагнула вперед Инна.

— Пойдемте со мной. Только я тихо пойду, ноги не мои совсем.

— Да и мы тихоходы, бабуся, — сказал Слободкин.

Инна взяла старуху под руку. Они пошли в самую чащу. Через каждые несколько шагов старуха останавливалась, хрипло и тяжело вздыхая. Парни тоже пользовались остановками, чтоб передохнуть.

— К старику хотела сходить, проведать, как он там, да уж ладно, к ночи схожу, — сказала старуха.

— А старик где? В деревне?

— Вот и горе-то. Инна остановилась.

— Вы уж, бабушка, ступайте тогда в деревню, а хотите — мы вас проводим.

— Ишь чего удумали! Он, — она подняла над собой палец, — нас живо проводит!

Проводил уже немало. Схоронить не успели еще…

— Старика вашего мы видели, бабушка, — не выдержал Кузя. — Он в крайней хате, на печке сидит?

— На печке, на печке, — широко раскрыв глаза, запричитала старуха. Наши были у него намедни. Живой вроде. Живой? А?

— Живой, живой, бабушка. Его бы надо в лес переправить,

— Он с печки никуда. "Хочу, говорит, помереть в своем доме".

— Ну вот что, бабушка, — подумав, сказал Кузя. — Мы еще к нему сходим. Вот с вашими повидаемся, поговорим обо всем, потом проведаем вашего мужа.

— Какого мужа? Сосед это наш.

— Сосед?

— Сосед.

— И что же? Так вовсе один и живет?

— Один.

Кузя, Слободкин и Инна переглянулись. В такую минуту чужие люди друг о друге пекутся. Хотелось сказать старухе что-нибудь очень хорошее, доброе. Но слов таких не было у них в ту минуту. Все куда-то исчезли вдруг. Только Инна молча обняла старую и поглядела вверх: на самом краю неба шевельнулся тревожный звук.

— Самолет? — Нечистая сила, — перекрестилась старуха.

— Он самый, — сказал Кузя. — Высоко.

— Высоко, высоко! — засуетилась старуха. — К своим надо, к своим!

Самолет действительно шел на большой высоте. Шум его уже доносился настойчиво накатывающимися волнами, но через несколько минут, оказавшись в плотном кольце баб и стариков, Кузя, Слободкин и Инна забыли о самолете.

Их провожатая стояла с гордым видом рядом, продолжая что-то говорить, но слабый голосок ее совсем уже не был слышен. Вопросы сыпались со всех сторон. Кто такие? Откуда? Куда? Что на фронте? И где он, фронт?…

О себе Кузя, Слободкин и Инна рассказали, конечно. А вот фронт? Что там сейчас? И где он, в самом деле? Им вдруг стало мучительно стыдно за то, что не могут дать ответа. Деревенские поняли это и попробовали, как могли, успокоить:

— Там знают, наверно.

— Где?

— В Москве. Там все знают.

Мало утешительного было в тех словах. На душе еще горше стало, еще обиднее. У Кузи вырвалось:

— Не бежим мы, не думайте…

— Христос с вами! Нешто мы попрекаем? Насмотрелись на всякое. Израненные скрозь, избитые, больные, в чем душа держится, а идут, свою часть догоняют. Да нешто ее догонишь? На одних грибах-то? Много в лесу развелось грибников вроде вас, горемычных.

— Грибников?!

— Ну да, голодные идут, огня не разжигают, едят все сырое — грибы, коренья, ягоды. Ах, сыночки, сыночки, что же делать с вами? Чем подсобить? Куда девать?

— Никуда нас не надо девать, — мрачно сказал Кузя. — Нам бы табачку на дорожку, а еще…

— А еще?

— А еще расскажите, где мы. — Кузя почему-то покраснел и уставился в землю. — Шоссейка рядом какая?

— Варшавка.

— Варшавка? Так вот нас куда занесло!… Кузя поглядел на Слободкина и Инну.

— А мы думали…

— Точно, Варшавка. Он по ней днем и ночью.

— Ну, ночью-то не особо, днем, это верно, густо идет. Значит, Варшавка? Так, так, так… Ну что ж, это лучше даже. А деревня?

— Карпиловские мы.

— Не слыхал что-то. А ты, Слобода? — наморщил лоб Кузя.

— И я тоже.

— А Песковичи знаете?

— Это где же будет?

— Там, — неопределенно махнул рукой Кузя. — Так как же насчет табачку? Нам нынче в дорогу.

Но не так-то легко было внушить старикам и бабам, что солдаты есть солдаты. Знай свое — сыночки, и все тут. И еще — доченька.

— А эта-то куда?

— С нами она.

— Девочка ведь совсем. Это что же творится на белом свете? К мамке надо бы, не на войну.

Инна молчала-молчала и вдруг разобиделась:

— Мне медсанбат догонять надо.

Незнакомое слово "медсанбат" произвело впечатление. Очевидно, деревенские подумали, что медсанбат — это какое-нибудь учреждение, находящееся далеко от линии фронта. Сколько таких медсанбатов встретили потом Слободкин, Кузя и Инна на дорогах войны. Именно далеко от линии огня, в глубоком тылу, но не в том тылу, где спокойно и тихо, а во вражеском, где от тебя до смерти рукой подать.

Глава 6