Парацельс

Стояло лето, в воскресное утро богатые бюргеры, ремесленники и простой народ рано высыпали на улицу, праздничные толпы шли к собору. На соборных дверях неизвестная рука приклеила разукрашенный рисунками лист с латинскими стихами. Перед ними собралась толпа. Кто-то читал издевательское стихотворение и переводил его окружающим. Из уст в уста передавались строки, полные глумления над Теофрастом и его наукой. Это же стихотворение одновременно появилось и в других концах города: у церквей св. Петра, св. Мартина и у Новой ратуши в Малом городе.

Рана, нанесенная этим пасквилем самолюбивому ученому, была столь тяжела, что кровоточила всю жизнь; он никогда уже не мог отрешиться от воспоминаний об этом случае.

Грубому издевательству было предано все то, что казалось Парацельсу священным, он и его дело выставлены на позор невежественной и падкой на сенсации толпе.

Душа Галена против Теофраста (богоречивого), а вернее Какофраста (злоречивого).

Слушай-ка ты, что стремишься чернить наше славное имя.

Ты почитаешь меня ритором с жалким умом,
Думаешь, я не сумел овладеть Махаона искусством,
Если же даже владел, к делу не смог применить.
Кто ж это мог бы стерпеть? Да, не знал всяких трав я презренных,
Лука не знал, чеснока. Корень, чтоб нюхать, я знал;
Знаю, что голову он отродясь прочищает недурно,
И посылаю его; вместе зову «антикир».
Нет, ничего, негодяй, про «спагирик» снотворный не ведал.
«Ареса» знать я не знал, мне не знаком «Илиад».
Что за «Эссатум» не знаю, и что за «Яфнеус» священный,
Также «Архей» твой мне чужд, всяческих благ властелин.
Столь разновидных чудовищ й Африка в мир не родила.
Смеешь ты против меня бешеным гневом дышать?
Если охота тебе состязаться стрелами со мною,
Что ж так легко обратил в бегство тебя Венделин?
Пусть мне погибнуть сейчас же, коль плащ Гиппократа достоин
Был ты надеть, негодяй, иль хоть свиней мне пасти.
Что ты расхвастался больно, в чужие украсившись перья?
Славе неверной твоей краткий назначен предел…
Станешь о чем ты читать? Произносит язык твой нелепый
Только чужие слова, труд у других ты крадешь.
Что тебе делать, безумец, всего я насквозь тебя вижу.
Думал, придется тебе шею веревкой обвить.
Нет, ты сказал, поживем, мы еще переменим лишь место,
Правда, опасен обман, — новый мы выход найдем.
И почему б не создать нам Афины прй помощи «макра»?
Слушатель мой — ведь дурак, сразу никак не поймет.
Больше с тобой говорить запрещают мне Стикса законы.
Это пока проглоти. Друг мой читатель, прощай!
Из подземного царства.

Нет, этого он перенести не мог. В бешенстве он написал новое письмо магистрату. Уже в первой жалобе восхваление «всемилостивейших и премудрых» правителей города и его самоуничижение перед ними граничат с иронией. Но тогда он — еще малоизвестный ставленник магистрата и скромный проситель.

Теперь, окруженный вниманием слушателей, профессор и признанный лучший врач Базеля осмеливается предъявлять магистрату «последнее требование». В сопоставлении с этими словами бесконечное повторение хвалебных эпитетов к «всемилостивейшим государям» звучит издевательски, и обещание учинить нечто «неподобное» кажется вполне реальной угрозой. Вот его письмо: