Паразитарий

Он придвинулся ко мне, и я действительно едва не потерял равновесие — такой смрад пахнул на меня из-под его черных усов.

— Зубки надо лечить, — сказал я. — Тут, отец Иероним, я видел, один крохотный пузыречек, я знаю эти пузыречки, великолепное средство от зубной боли, «Дентой» называется. И хранились капли в защищенном от света месте, в прохладе содержались, в холодильничке, запасливые хозяева на этой дачке. Вы с ними дружите? Это чья дачка? Охрана кругом, как в былые времена, налево не ступи, направо не ступи, пулеметики кругом и розочки. Возьмите, отец Иероним, капельки, на ватку и на зубок. Дыра, небось, полметра?

— Сказано, провидец, действительно зуб так разболелся, а в больничку боюсь идти, дайте, милок, капли, вдруг снимут нестерпимое нытье. Боли нет, а нытье ужасное, иной раз теряешься даже, какой зуб болит, вся десна стонет.

— Я вам вопросик один хотел задать, отец Иероним, — начал я издалека, потому что созрел у меня один план и решил я попытать счастья. — Вы Шидчаншина хорошо знали? Он будто ваш крестник был. Причащали вы его? Не так ли?

— Было дело, царствие ему небесное, славный был человек…

— Я его сильно любил, только у меня, как и у всякого русского человека, недоверие ко всему родилось, оно заразило мою душу давно, а к тому времени, когда я с Провссом ближе познакомился, оно, это недоверие, разрослось так сильно, что вытеснило все из моей души. И вот однажды он приехал ко мне, а я тогда упорно работал над Основами паразитарного бытия и все силы вкладывал в этот труд. Кстати, знаете, какой эпиграф был у меня взят к этим Основам?

— Какой?

— "Ты настолько прав, насколько твое деяние угодно Богу".

— Это чьи слова?

— Это мои слова. Подпись я поставил такую: "Из бесед с самим собой".

— Ну и при чем здесь Шидчаншин?

— А вот при чем. Я чувствовал, что мое деяние угодно Богу, и это чувствовал Шидчаншин. Он мне сказал: "Ты делаешь великое дело, даже если ты умрешь или лишат тебя жизни, то ты все равно уже многое сделал", — и пошел говорить в таком духе, все о смерти, о бессмертии, о том, что нужная смерть всегда угодна Богу, что Бог знает, у кого забирать жизнь, а кому даровать ее, — и по мере того, как он говорил, от него шел все сильнее и сильнее какой-то удивительно сизоватый струящийся свет, смешанный с тлетворным запахом, какой бывает от давно слежавшихся вещей или, точнее, шерсти, скажем собачьей или козлиной. Никогда не нюхали слежавшейся козлиной шерсти? Это что-то такое крайне непристойное, гадливое, липучее, вязкое, и от этого запаха у меня стала кружиться голова, и я почувствовал, что вот-вот упаду. А вы знаете, что у Шидчаншина удивительно голубые глаза, они производили всегда впечатление абсолютно стерильной чистоты, чистоты даже с перебором, какой-то неживой чистоты, от которой хочется бежать, такая чистота и такая одухотворенность бывает у умирающих, когда их дух отлетает, покидая бренное тело. Так вот, я сразу приметил, что из глаз его, прямо из глубины, искринки пошли слепящие, режущие, точно не его были эти искринки, а от другого мира, и от этих искринок у меня еще сильнее разболелась голова, а он продолжал говорить, что я не должен бояться смерти, что смерть не так уж страшна, что надо завершать великое деяние. Я не выдержал и сказал: "Провсс, от тебя дух нехороший идет. Бесовский дух, и от него я могу сейчас же умереть…" Вы думаете, он возмутился или перебил меня, или вознегодовал? Нет, он радостно улыбнулся, точно я сказал: "Ты настоящий Божий человек!" И тогда в его глазах мелькнуло зарево, оно было багровым лишь на какие-то доли секунды, а потом ушло в бирюзовые берега, и он сказал: "Прости меня, я побегу. Мне ни минуты нельзя больше оставаться". Он побежал, а я тут же пришел домой и слег. Поверьте, у меня всегда было отличное здоровье, а тут после беседы с ним я слег, нижняя губа у меня вздулась, глазное яблоко свела судорога, а откуда-то со стороны затылка, я это чувствовал, подбиралась ко мне смертельная агония, знаете, у меня не то чтобы был легкий позыв на рвоту, нет, просто я ощущал, как, падая в преисподнюю, я начал молиться, и мне вдруг стало необыкновенно легко, я стал потеть, и пришла несказанная прохлада, и я почувствовал, что спасен. Что это было, отец Иероним? — спросил я, привставая и всматриваясь в его лицо.

Отец Иероним не сразу ответил. Он понял, что я слежу за его лицом. Он попытался даже перевести разговор на другую тему: "А боль действительно снялась", и хоть он это сказал, я все равно чувствовал, что он думает о моем вопросе.

— А на твой вопрос я отвечу, — сказал он, глядя на меня сурово. И мне от этого взгляда стало стыдно. — Все зависит от того, кого ты носишь в сердце своем, — вот тебе мой ответ, — сказал отец Иероним.

— Как это?

— Ну что ж, я готов тебе пояснить. Ты и сейчас, и всегда был весь во власти ожиданий, во власти встреч с добрыми и недобрыми людьми. Ожидание встреч — это твоя сущность. Я поведаю известную тебе историю. Я ее сегодня рассказывал в своей проповеди.