— Укрепиться и получить дополнительные полномочия. Сейчас о нем много говорят всякой гадости. Многое правдоподобно и даже правда, но что поделаешь, коль мы такие все скверные. Главное не это, а то, что Прахов и близкие к нему люди развивают идею вселенского единства: Хватит воевать! Хватит убивать друг друга! Хватит поливать друг друга грязью! Его поддерживают многие страны. Каледония, Шакалия и Заокеания готовы создать ему благоприятный экономический режим: посылки со сгущенкой и тушенкой готовы завалить всю нашу страну. Накормить народ надо, иначе опять прокатится волна озлобленности… Но не это главное. Основная идея, которую развивает Прахов, — неслыханное чудо! Он вчера в Желтом доме Каледонии сказал великие слова: "Я мечтаю о таком времени, когда каждый из нас, находясь в чужой стране, мог бы сказать: “Я у себя дома!” Я мечтаю о таком времени, когда слово “чужой” исчезнет из лексикона народов".
— Но Прахов же — исчадие ада…
— А ведь нельзя пить одновременно из двух сосудов, — Ксавий ехидно улыбнулся, и я заподозрил его в злоумыслии. — Оставь ты свою подозрительность. Я же знаю, как у тебя складываются отношения с Праховым, и я рад за тебя. Мы оказались с тобой в одной упряжке, и я могу тебе доверить свою наиважнейшую тайну. Ты знаешь, какое мне дал задание Прахов?! Ты никогда не отгадаешь. Он поручил мне разработать толкование Апостола Иоанна. Сейчас требуется не только простое, механическое воспроизведение прошлых и забытых идей, но и такое их толкование, какое было бы понятно и доступно каждому простому человеку. Я знаю, ты занимаешься Апостолом Павлом. Они с Иоанном совсем рядом. Расстояние в четверть века! Но какая разница!
— Я почти ничего не знаю об Иоанне.
— Иоанн из Патмоса был великим артистом. Он жил в разных городах Малой Азии, в частности Эдессе, откуда родом был бывший горшечник Лже-Нерон. Лже-Нерон, как и Нерон, преследовал христиан, используя старый нероновский метод провокаций, творил преступление за преступлением и сваливал их на христиан, после чего шли казни и массовые репрессии, показательные суды и расправы, конфискации имущества и преследования сочувствующих. Иоанн был евреем по рождению, он глубоко знал греческую и римскую философию, искусство и право, а главное — умел выступать на подмостках так, что ни один актер того времени не мог с ним сравниться. Когда он принял христианство, его новая вера потребовала от него оставить лицедейство как занятие, неугодное Богу. И только однажды он решился прочесть в Эдессе «Октавию» Сенеки, где жуткие, жестокие и непомерно хвастливые речи Нерона говорили о нем больше, чем сама интрига пьесы — убийство Октавии, смерть Поппеи, казни гонимых! Он читал пьесу в лже-нероновской Эдессе, читал публично, ибо тогда был убежден, что это прочтение пьесы угодно Богу. Сидевший в театре Лже-Нерон, увидев то, как публика рукоплещет еврею Иоанну из Патмоса, решил тут же, что надо немедленно уничтожить актера.
Ночью воины лже-императора ворвались в дом Иоанна и на глазах у отца убили единственного его сына, семнадцатилетнего Алексея. Иоанна бросили в темницу, замыслив сотворить над ним не только публичное судилище, но и публичное зрелище, каких не видел свет. И вот тогда, может быть, впервые, были произнесены слова "Большая Программа". Иоанна было решено казнить, ты не поверишь, мой друг, посредством снятия кожи. Лже-Нерон придумал еще одну гадость: Иоанн должен был стоять над морем, на сцене решено было соорудить бассейн, и по мере снятия кожи вода должна была подступать все выше и выше, то опускаясь, то поднимаясь, от чего казнимый то и дело захлебывался и то и дело оживал…
— И что же помешало осуществить этот гнусный план?
И тут Ксавий едва не заплакал. Он сказал мне, что я будто бы никогда ему не верил и всегда подозревал его в разных пакостях только лишь потому, что он мерлей, а потому и сейчас я не поверю ему — а случилось с ним вот что:
— Ты у меня спросил, как я стал верующим. Произошло это так. Однажды ночью, поверь, я не спал, я все совершенно четко видел и готов воспроизвести каждую деталь, — так вот однажды ночью в мою дверь постучали, я сказал: «Войдите», а сам быстро оделся. На пороге стоял человек с рыжей бородой, заросший и вот в такой серой робе. "Я Иоанн Богослов из Патмоса, — сказал он. — Я знаю, что ты не приобщен. На свиток и съешь его". — "Разве свитки едят?" — спросил я. А он пояснил: "В моем “Откровении”, которое ты не читал, есть такие слова: “И я пошел к ангелу и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал мне: возьми и съешь ее: она будет горька во чреве твоем, но на устах твоих будет сладка, как мед”".