Паразитарий

— Только без эксдермации…

— А что если бы кого-то другого подсунуть вместо тебя? Загримировать и подсунуть. Есть же какие-то способы…

— Но кого? Кто согласится…

— Нашел, о чем тосковать. Да мы туда любого закинем. Сдерем шкуру и скажем, что он сам пожелал этого. Есть у тебя недруги? Вот и назови любого.

— Мигунов, Ковров, Свиньин, Бубнов, Богданов.

— Нет, ты этих не трогай. Надо брать кого-то помоложе. Из бедноты. Может быть, среди студентов поискать… Ты подумай… Послушай, кстати, я читал твои записки. Я не понял. Сенека встречался с Апостолом Павлом или это твоя догадка?…

— Я как раз над этим работаю. Делаю для Агенобарбова сцену встречи в этом распроклятом спектакле…

53

— Итак, в основу третьего действия я положил предание о встрече двух реальных людей, — говорил мне Агенобарбов.

— Но ведь не было встречи, — сказал я. — Предание мало достоверно. С какой стати второе лицо империи, выдающийся философ и драматург будет встречаться с нищим христианином, бывшим фарисеем и наконец с евреем Павлом?

— Во-первых, для стоика Сенеки все люди равны. Во-вторых, для обоих характерно одинаковое толкование идеи универсализма культур, нравственных начал. Апостол Павел и Сенека исповедуют всечеловеческое, свободное, духовно-творческое единство. Как известно, именно стоикам принадлежит первая утопия о едином, всемирном свободном государстве, где все равны, где нет богатых и бедных, нищих и голодных, где все проникнуты любовью друг к другу. Разве Тезис Сенеки о том, что плоть не является источником счастья, что истинное благо — в добродетели, в самоотречении, не есть основа христианского вероучения? Оба великих человека произносят перед неминуемой смертью одни и те же слова: "Добродетель сильна своей последовательной верой. Все ее дела согласны и созвучны с нею, но это созвучие гибнет, если дух, которому надлежит быть высоким, угнетен тоской или скорбью. Богатство — причина многих зол и бед". Оба пророка погибают в одно и то же время, — продолжал Агенобарбов. Оба оказались жертвами чудовищной имперской машины.

— И тем не менее они были врагами. Один был сыном страны, свободным гражданином, а другой был пасынком, гонимым христианином, евреем. Апостола Павла, как и Христа, уничтожили иудеи и римляне, а Сенека приговорен к смерти, потому что был живым свидетелем духовного распада обожествленного императора. Сходство их нравственных учений лишь внешнее. Новый парадокс и новое мышление Сенеки, определившие, может быть, всю последующую светскую философию, состоят в том, что Сенека впервые дал оправдание двойственной природе добродетели. Он действительно верит, что изначально между евреем, сирийцем, греком или римлянином нет разницы — все равны перед Богом, но на самом деле он всем сердцем на стороне рабства, дискриминации, всех, кроме римлян, — он за господство элиты над толпой…

54

Мне передали записку. Анна писала: "Мама умерла от голода, а я скучаю по вас сильно и плачу по ночам, когда бедненький, голодненький Топазик спит и во сне зовет вас ручкой…"

— Постойте, куда вы, у вас сейчас гимнастические упражнения по режиму! — кричал мне вслед Барбаев, но я махнул рукой, спустился в подсобки столовой и набил продуктами сумку. Затем я выбежал черным ходом на улицу, влетел почти на ходу в автобус и помчался к Анне.

Я никогда раньше не видел умирающих детей и женщин. Анна была бледна и еле ворочала языком, радом с нею лежал посиневший Топазик…

— Больше мне ничего не надо, мы повидали вас, а теперь можно и умереть. Мы умрем с Топазиком вместе. Он такой славненький, такой хорошенький, его непременно сделают ангелочком, а я пойду к кому-нибудь в нянечки…

— Аннушка, прости меня. Дайте я вас подкреплю. Я принес вам кое-что…

— Теперь уже поздно. Я так счастлива, что повидала вас. Позвольте мне коснуться вашей руки…

Я схватил ее руку.

— Аннушка, вы самый лучший человек из всех людей, каких я встречал на белом свете. Вы самая замечательная женщина…

— Говорите, говорите, я так ждала этих слов. Я так счастлива, что вы меня тогда спасли. Я целый год жила в такой радости, я познала истинную любовь… Я и там буду вас любить. Только вас и еще нашего Топазика…

— Аннушка, позвольте вас накормить…

— Нет, теперь уже поздно. Я отвыкла от еды, и мне так легко и так сладко… И Топазик уснул, может, он больше и не проснется. Смотрите, какое светлое и чистое личико у него. Никаких диатезов.

Я плакал, а она гладила мою руку. И я сказал:

— И я хочу умереть. Сейчас же. Вместе с вами…

Я лег рядом с Анной и Топазиком, слезы текли по моим щекам, и Анна тихонько вытирала их платком.

А потом из души моей вырвался всхлипывающий стон, и я не мог его остановить, и я уткнулся в ее плечо и рукой обнял Топазика.