Парень из Сальских степей

— Он был добр со мной, — говорила Гжелякова. — Уважал, заботился и всегда, бывало, умный совет даст. Нам хорошо было. А то, что я перед свадьбой всплакнула немного, так это из-за книжек, из-за фильмов этих да подружек городских: другой жизни хотелось, Да и лет мне тогда всего восемнадцать было, а ему сорок…

Старые дела — новые вести

Кичкайлло вернулся на праздник Божьей Матери Ростворной, когда в Дудах, как говорила Ися, «урожай заклинают».

Ты не слыхал о таком празднике? Не знаешь, почему он так называется?

Да разве я знаю… Так там его называют, вот и я повторяю. А чтобы знать, что, как и почему — ну, для этого там родиться нужно или, по меньшей мере, прожить лет десять. Ты пойми: ведь я не исследую, не изучаю Польшу, я только скитаюсь по ней уже четвертый год и стараюсь взять от вашей культуры все, что мне удается.

— Я случайно оказался на Курпях, нахватался разных слов, нагляделся обычаев, праздников, но не знаю, где эти Курпи кончаются и чем они отличаются от других областей. Я тебе спою народную песню, о которой ты и представления не имеешь, но, как правильно подметил Чиж, не знаю ни «Варшавянки», ни «роты», ни польской музыки вообще. И литературы польской не знаю, хотя есть произведения, которые я могу читать на память целыми страницами. Потому что именно они, а не другие, попали мне в руки и полюбились.

Больше всего я читал в Белостоке. В течение двадцати месяцев я листал книги из библиотеки доктора Трояновского.

Хочешь знать, как это началось?

Отчасти со скуки, отчасти из любопытства. Стоит добавить, пожалуй, что я в некотором роде был сконфужен: Польша? Да я знаю о ней меньше, чем о Германской империи!

На квартире у доктора я нашел два шкафа, набитых книгами. Времени у меня было много. Впервые в жизни я не знал, чем заполнить день, потому что пустой госпиталь не требовал больших трудов.

«Интересно, — подумал я, — какие новинки применяют польские врачи, что и как пробуют улучшить». Специальные журналы и книги читать легче всего, потому что и термины встречаешь знакомые и подсказать сам себе можешь, так что после нескольких уроков Эльжуни я взялся за медицинскую литературу, а потом и за беллетристику. К счастью, бабушка Трояновская, которая в 1905 году слыла очень «красной», застала меня за «неподходящим» чтением.

— Да бросьте вы, милый человек, эти «Живые камни»! [65]. Они для вас слишком тяжелы. Вы ж ничего не понимаете, правда? Ну, вот именно! Я вам сейчас дам то, что вам будет близко и понятно.

И дала мне «Пламя» [66] Бжозовского. О, это действительно обжигало и будило тревогу! Тут стоило лазить в словарь и расспрашивать бабушку. Я прочел этот роман несколько раз и, возвращаясь к той или иной мысли, уже находил в темных сенях чужого языка слова, вызывавшие волнение: смотри-ка, до чего это красиво, сильно, хотя и не по-русски!

А потом последовали «Канун весны», «Кукла», «Очерки углем» [67] и так далее и так далее…

Постой, к чему, собственно, я рассказываю все это? Ах, да, чтобы ты больше не удивлялся, откуда я что-то знаю, и чтобы не прерывал меня больше, как ребенок: а зачем? а откуда? Потому что я не всегда могу ответить на твои вопросы.

О чем же мы говорили? О том, что Кичкайлло приехал из Ломжи совсем другим?

Ну да, уехал Кичкайлло в одежде Гжеляка, короткой и тесной, хотя хорунжий вовсе не был заморышем. Теперь он был одет хорошо, по росту: на нем была подбитая овчиной бекеша, зеленая охотничья шляпа с пером, приличные сапоги, синий пиджак и черные бриджи.

— Да это же сам пан эконом, честное слово! — смеялась Гжелякоза, разглядывая Кичкайлло со всех сторон.

— Коли я эконом, то ты — ясна пани! — отшучивался Кичкайлло. — Ясна пани с Жилованьца!

Он привез всем подарки и кучу новостей. Зять уже с правосудием расстался: нет судов, нет и посыльных. Это ему даже на пользу пошло — он порядком разбогател, у них теперь новая красивая квартира, живут супруги по-прежнему в согласии, беда только, что господь бог детей им не дал. Войнар-малюсенький болтливый человек, неравнодушный к корнишонам и рюмочке, давно спустил бы все, но Войнарова, до замужества Кичкайлло, — баба под потолок, солидная, степенная, держит в руках мужа и казну. Они открыли столовую при вокзале, большие деньги загребают. Но совесть у них жиром не заплыла: приняли они Кичкайлло сердечно, одели его, выправили бумаги, простились с искренней заботой, дали денег.

Живет у них на квартире железнодорожник. Черненький, худенький, кожа и кости, посмотреть не на что, но именно он — комиссар движения!

Что за комиссар и какого движения, Кичкайлло не знает, только догадывается. Потому что комиссар дал ему «нелегальщину» и все подробно объяснил: что фрицев отлупцевали под Москвой, что у поляков теперь с Советским Союзом согласие, что там создается польское войско, а тут готовится восстание. Война теперь продлится недолго, на троицу конец будет.