Парень из Сальских степей. Повесть

- Солью, - ответил Кичкайлло, на своем певучем беловежском диалекте. - Этот Зольда, собачий сын, каждое утро мордует и мордует меня своим мундштуком (сэ такой, скажу я вам, намордник) и все брешет: «Пьяффа, пьяффа!» Так я ногу посолив докрасна и от табе: калика!

Я спросил Зольде, что такое «пьяффа», на которую жалуется его «феномен». Зольде показал, как распирается мундштуком рот коня (в данном случае Кичкайлло) и как надо управлять конем, чтобы тот, стоя на одном месте, пленительно, graditemente [55] перебирал ногами. Высокий класс дрессировки лошадей в применении к человеку - очень полезное упражнение для нижних конечностей.

Я сказал, что это упражнение на некоторое время нужно прервать, у больного повреждена мышца. Нужен массаж.

- Массаж? Прошу вас, массируйте, mio conto! [56]

- О, конечно, герр обершарфюрер, я бы немедленно сделал это сам, если бы здесь не было специалиста. Но поскольку у нас в лагере находится Чечуга…

- Вер ист дизер Тиетшута? [57]

- Чечуга до войны был придворным массажистом Кремля.

- Так пускай он массирует Китскайлле! И меня пусть массирует! У меня, доктор, временами бывает этакое покалывание в пояснице, прострел. Где он, этот Тиетшуга?

Он записал все и сказал, что завтра похлопочет о переводе Леньки в больничный барак эсэсовцев в качестве санитара. Вечером Ленька сможет приходить сюда на массаж, а спать будет в моем бараке.

Я поблагодарил за колбасу, которую Зольде сунул мне в карман, и крикнул Кичкайлло:

- Натри ногу еще раз, пусть Ленька совершит чудо! - и вышел из барака в убеждении, что теперь мы действительно на коне.

Пересекая площадь для перекличек, я заметил, что со стороны кухни N 2, за мной наблюдает шарфюрер Куперман (ведь я вышел от его начальника и врага), а из шрайбштубы подглядывает наушник лагеркапо лейфер Буби. Однако я должен был во что бы то ни стало увидеться с Ленькой, передать ему добытую у Зольде колбасу и сказать, чтобы сегодня после переклички он обязательно пришёл ко мне на урок массажа.

И я сделал это у них на глазах! Они видели только, что я кричу на него за грязь и беспорядок в отхожих местах, что я бью Леньку, что Ленька поднимает руки, моля о пощаде (а того, что при этом он поднял колбасу, они не заметили).

Как я выколачивал «микрофауну»

Наступали сумерки. Я ускорил шаг, чтобы еще до переклички принять под свое начало то, что здесь называлось больницей, а в действительности было лишь издевательством над больными. Этот барак без окон и дверей стоял на отшибе, тут же возле поля, куда свозили мусор и нечистоты.

Проходя мимо этого поля, я вдруг услышал визг. Это лютовал лагеркапо Федюк. Он уже свалил с ног двух мусорщиков и принялся за третьего, когда вдруг заметил меня. Я шел прямо на него, шел с чувством радости и облегчения («Ну, наконец-то!») и с таким же холодным ожесточением, как тогда, когда пропел свою первую команду к атаке.

Лагеркапо отпустил мусорщика, присел и повернулся лицом ко мне. В этой своей защитно-наступательной позе с острым задранным кверху рылом, готовый к прыжку, он удивительно напоминал огромную крысу на лагерной помойке. Капо был убежден, что я вот-вот брошусь на него. Но я равнодушно прошел мимо - нельзя же было вступаться за избиваемого - и встал у края ямы. Лагеркапо вернулся к прерванной работе. Сзади послышались стоны и рыдания. Я обернулся и крикнул:

- Хальт!

Лагеркапо остановился, принимая прежнюю позу.

- Ты что делаешь? - негромко, деловым тоном спросил я.

- А тебе какое дело, так тебя разэтак… - заорал лагеркапо. - Бью, потому что провинился, потому что мне так хочется. Может, запретишь?

- Можешь даже убить его, если это тебе нравится… Я не об этом спрашиваю. Я спрашиваю, что ты делаешь с мусором?

- То есть как - что? Сваливаю в ямы!

- Сваливаешь? Мусор?! Вместо того, чтобы сжигать… ты сваливаешь? - От театрального шепота я медленно переходил на крик и вдруг рявкнул во все горло: - А где микрофауна?

Лагеркапо вздрогнул, ища взглядом микрофауну: может, это команда какая, а может, забытая тачка? И тут, вырвав у него кныпель, я двинул его в бицепс.

- Ах ты, лагерная крыса! - орал я уже на весь лагерь. - Ты что, микрофауну разносить вздумал?!! Да ты знаешь, что в этих отбросах? Холерный вибрион! - И бац его кныпелем по башке. - Палочки тифа! - И бац по шее. - Дифтерийные палочки! Туберкулезные палочки!

Так я лупил его за все существующие на свете микробы, не забыв даже кокки и трипанозомы, лупил до тех пор, пока он не скрючился у моих ног и не завыл, как пес, с которого сдирают шкуру.

Такое смертельное избиение палача, как ты сам понимаешь, не могло пройти бесследно. Эсэсовцы за животы держались от смеха, слушая о том, как лагерарцт избил лагеркапо из-за бактерий, и выспрашивали названия микробов, которые он из него выколачивал. Капо, переводчики, блоковые и прочая «знать» были ошеломлены лихостью новичка, «серая» же масса, узнав, что Федюк лежит с разбитой головой и сломанным ребром, потирала руки от удовольствия.

И все вместе ожидали приговора коменданта.