Парень из Сальских степей. Повесть

В усадьбе Гжеляковой мы соорудили два тайника. Один за овином, под старой поленницей, со входом через заднюю стену овина, в верхней части которой была сделана хорошо замаскированная лазейка. Мы дали ему громкое название «первого бункера». «Второй бункер» находился под уборной. В уборной за садом Гжеляковой было два сиденья. Правое - для обычного пользования, левое - с особым гвоздем на одной из досок. Стоило нажать на гвоздь, как открывался ход на лестницу, которая вела в подземное убежище. Там хранились предметы первой необходимости и прежде всего радиоприемник Станиша.

В начале сентября - месяц, который партизаны любят более других, - я вывел отряд на «маневры». Нам нужно было добыть оружие, потому что у нас было только два автомата и семь винтовок, остальное же вооружение составляли берданки, двустволки и прочие «мортиры» из коллекции старшего лесничего.

Мы отошли подальше от дома: во-первых, лиса не крадет кур возле своей деревни, во-вторых, важно было приучить людей к длинным переходам, к действиям на незнакомой местности.

Три недели мы бушевали на Ломжинском шоссе. При первом же нападении нам удалось отбить нефть - две тысячи литров. «Ничего, - утешал я ребят, - и это нам сгодится, устроим дымовую сигнализацию в деревне». В другой раз мы отбили передвижную механическую мастерскую, а двое чехов из организации Тодта [69] перешли к нам. Так на шоссе нас все время поджидали сюрпризы: консервы для гарнизона в Коморове, кони для лагергута, мебель начальника бюро труда, награбленная им у евреев, почта, отобранные у крестьян в виде налога мешки с пухом и даже… пост немецкой полиции, направлявшийся в Гарвульку. С этим последним развернулась битва по всей форме.

Из этого похода мы возвращались, неся трех раненых товарищей и ведя девять лошадей, навьюченных оружием, провиантом и немецким обмундированием. В лесном овраге остались нефть, грузовик-мастерская и могила Каминского.

Проходя мимо разбитого танка, возле которого погиб Ленька, я положил на него вместо цветов четыре жестяные эсэсовские эмблемы и семь полицейских знаков.

* * *

… Помню, я сидел после ужина в комнате, просматривая радиосводки, которые записывала для отряда Гжелякова.

В Африке танки Роммеля все еще топчутся под Эль-Аламейном. Мощный налет на Мюнхен…

В Тихом океане между Флоридой и Гвадалканаром американцы потопили наконец несколько японских линкоров и один авианосец… Бронелавина Паулюса захватила Сальск и атакует Сталинград. Армия генерала Чуйкова оказывает сопротивление. Защищается Сталинградский тракторный… Пылают Сальские степи, нет уже моей станицы. Может быть, и из родных никого не осталось?

- Не надо, доктор, - слышу я возле себя тихий голос. - Не думайте об этом. Лучше пойдите к детям. Вас долго не было, они ждут… Вы же им обещали сказку…

Иська и Вацусь в соседней комнате действительно не спали. Я подошел к ним, сел на край кровати.

- Ну, пострелята, сегодня я расскажу вам о пареньке с веснушками.

- О таком, как вы, дядя? - спрашивает Вацусь.

Иська возмущенно толкает его в бок:

- Вот дурачок!

- Не надо его ругать, Ися. Ну что ж такого, что он мои веснушки заметил? Он хорошо сказал: такой же, как я… Жил некогда беспокойный веснушчатыл паренек, точь-в-точь такой, как я, словно посыпанный веснушками из сита…

- Сказки так не начинаются, - возражает Ися. - Надо чтоб торжественно.

- Ты права. Сейчас исправим.

Я скручиваю цигарку и начинаю торжественно:

- Ни далеко ни близко, ни высоко ни низко, за горами, за лесами, за тридевять земель, там, где небо с землей сходится, где бабы белье стирают в море, а сушат на небе, как на чердаке, жил-был…

Добытое и утраченное

Мягким октябрьским вечером мы шли с Кичкайлло по жнивью. На западе фиолетовым огнем догорала последняя полоска неба, в прохладной тишине замирали отзвуки дневных дел. В далеких Дудах то там, то сям зажигались огоньки в хатах, погружавшихся в густую тьму, в ленивый покой осени.

Мы возвращались из сторожки Каминского, куда я ежедневно ходил присматривать за ранеными и за постройкой барака для зимнего стана отряда. Там-то и нашел меня Кичкайлло, вернувшийся из Ломжи. Он привез все лекарства, выписанные мной на длинном листе бумаги, ротатор и документы для меня.

Войнар, зять Кичкайлло, выправил отличные документы: Юрий Леонидов, тридцати восьми лет, врач, польский гражданин русской национальности, проживал в Белостоке с 1939 года потом прописан в Ломже. Все сходилось: Белосток я знаю, по-польски говорю свободно, а если и с русским акцентом, так это потому, что я ведь по происхождению русский. Противник коммунизма, я бежал от большевиков в Ломжу. «Теперь там голодно, - скажу я в волости, - и я предпочитаю лечить у вас в Дудах крестьян за масло, муку и яйца…»

- Ну так ты теперь, дохтур, чоловик с бумагой! - радовался Кичкайлло.

- Послушай, - спросил я, - а как это, собственно, произошло, что Ленькино имя стало моей фамилией?