Парень, который женился на дочке Мэксилла

Сначала Нэн опасалась, что руки маленького Эша сделают его уродом, но эта боязнь в конце концов рассеялась. Он мог хватать, сжимать, держать, манипулировать, бросать лучше, чем другие дети его возраста. (Несколько лет спустя в крикете и бейсболе он стал лучшим подающим на все времена в графстве Эвартс, а крученая подача у него была такая, что никто не мог ее отбить.) Не слишком рано, но он заговорил. Язык отца он освоил так хорошо, что в конце концов оставил Нэн позади. С благодушием матери и жены она слушала, как они щебечут свои мелодии настолько искусно, что она ничего не могла понять.

Джесси окончила торговую школу и устроилась секретаршей в лавке зятя. Дженет уехала на Восток изучать археологию. После войны стабилизировались цены. Мэксиллы все больше богатели. На старой ферме Эш перестал выращивать пшеницу. Часть земли он занял под новый плодовый сад, на остальной посеял какую-то гибридную траву, которую сам вывел. Трава эта давала зерно, побогаче белками, чем пшеница.

Маленький Эш был радостью, но прошло уже семь лет, а он оставался единственным ребенком.

— Почему? — спрашивала Нэн.

— Разве тебе нужны еще дети?

— Конечно. Неужели тебе не нужны?

— Мне все еще трудно понять одержимость землян обеспечивать себя впрок. Всем — положением, потомками, предками. Разве можно так рьяно различать детей только по биологическому родству?

Впервые Нэн почувствовала, что он чужак.

— Я хочу своих детей.

Но больше у нее не было детей. Это было грустно, но не горько. Она помнила, как хотела выйти за Эша, даже если вовсе не будет детей. И поступила правильно: без Эша ферма совсем бы захирела. Отец только ныл и жаловался, они так и остались бы неудачниками, она бы вышла за первого же парня, который попросил бы ее об этом, — когда ей надоело бы кататься в машинах, — и муж ее был бы такой же никудышный, как отец с его бесплодными акрами. Даже если бы она знала, что малыша Эша не будет, она снова выбрала бы тот же путь. Но ее беспокоило, что Эш даже сына не может выучить искусству вести ферму. Это разбивало мечту: тайна Эша делала его уязвимым. А у Эша-младшего нет никакой тайны, которую могут обнаружить, он мог бы совершать чудеса для человечества без всякого страха.

— Почему он не может ничему научиться? Он же понимает тебя лучше, чем я.

— Он может понять слишком много. Может обогнать меня. Не забывай, что я неполноценный — мои способности моему народу больше не нужны. Он может оказаться им ближе, чем я.

— Но тогда… он сможет делать всякие удивительные вещи, какие делают они!

— Не думаю. Есть некая выравнивающая сила — не механическая, но компенсирующая потери в достижениях. Я не могу научить его даже телекинезу, которым владею. Зато он лучше меня умеет лечить.

Итак, новая мечта вытеснила старую. Младший Эш — врач, лечит болезни, от которых страдает человечество… Но мальчик довольствовался тем, что сводил бородавки с рук товарищей по играм и сращивал сломанные кости, пробегая пальцами по поверхности тела. Его не интересовало такое будущее. Главным его интересом были машины. В шесть лет он починил старенький велосипед, на котором катались все девчонки Мэксиллы по очереди, пока он окончательно не вышел из строя. То есть до тех пор, пока Эш-младший не принялся за дело. В восемь он возвращал к жизни ветхие будильники, в десять налаживал трактор лучше, чем это делали в хенритонском гараже. Наверно, Нэн должна была гордиться сыном, который мог бы стать великим инженером или изобретателем. К несчастью, ей куда меньше нравился мир атомного и водородного оружия, чем тот, который она знала девчонкой, несмотря на депрессию.

Неужели она старела? Ей было чуть за сорок, тонкие морщины на лице, слегка проступившие вены на руках были заметны куда меньше, чем те же признаки у женщин на пять-шесть лет моложе. Все же когда она смотрела на гладкие щеки Эша, не изменившиеся с того дня, когда Джози привела его с южного пастбища, она испытывала сильный страх.

— Сколько тебе лет? — спрашивала она. — На самом деле — сколько?

— Столько же, сколько и тебе.

— Нет, — настаивала она. — Это красивая фраза. Я хочу знать.

— Как выразить мой возраст в земных годах? Революциями, вращением планет вокруг Солнца? Это было бы бессмысленно, даже если бы я знал высшую математику и умел бы переводить одно математическое измерение в другое. Смотри на это так: пшеница старится в шесть месяцев, а дуб молод и в пятьдесят лет.

— Ты что, бессмертен?

— Не более тебя. Я умру вместе с тобой.

— Но ты не стареешь.

— Я и не болею. Мое тело не подвержено слабости и разрушению, как у моих далеких предков. Но ведь я родился — стало быть, и должен умереть.

— Ты будешь молодым, а я стану старухой, Эш…