Парень моей подруги. Запрет на любовь (СИ)

– Здравствуй, Влад. – Отец переводит взгляд на меня. У него глаза смертельно уставшего человека, который больше ничего не ждет и ни во что не верит. – Не ожидал тебя здесь увидеть.

Ну, конечно, это же только твоя боль, папа…

Мы молчим. Слышится шуршание листьев на ветру.

– Ей было бы сейчас девятнадцать. – Он сдавливает пальцами переносицу, зажмурившись, стоит так какое-то время, а потом поднимает голову и прячет руки в карманы брюк.

Отец винит меня в смерти Гели. Он никогда этого не озвучивал, но мы оба это знаем. Он считает, что я не досмотрел. Я не согласен с ним: я просто не успел ее остановить. Не успел на долю секунды. Она была импульсивным подростком, и ей руководили обида и отчаяние.

Марго ошиблась во всем: я был не единственный ребенок в семье, папа не готовит для меня кресло, а откупается деньгами, потому что чувствует вину за то, что не может меня больше видеть. А еще я умею дорожить людьми, по крайней мере, умел раньше.

– Павлов вернулся в город. – Говорит отец уже более спокойно. – Просто, чтобы ты знал.

– Теперь мне уже глубоко насрать, где он и что с ним. Жаль, что он не сдох где-нибудь в канаве.

Для моих родителей это была рядовая драка на почве стресса. Нервный срыв – так сказал врач. Отец Павлова хотел написать на меня заявление, но мой – все уладил. Это последнее, что он сделал для меня. Я не знаю, чего ему это стоило. Мне, если честно, безразлично. Я был готов к любому исходу.

Смотрю на отца. Выглядит отлично: стрижка, костюм, дорогой парфюм, но это только на первый взгляд. Уголки губ опущены вниз, лицо бледное, спина напряженная.

– Мне пора, – отец смотрит на меня, как на чужого человека: вежливо и холодно, – если мать позвонит – денег не давай.

Не позвонит. Последний раз мы разговаривали с ней года полтора назад, когда у Михаэля, ее нового мужа, были финансовые трудности. Она познакомилась с ним в Германии, в частной клинике, во время реабилитации после смерти Гели. Он проходил там практику. Назад мама не вернулась: вышла за него замуж. Отец ни на чем не настаивал. Я был уже совершеннолетним: их спокойно развели, по обоюдному согласию.

Геля словно была основным звеном, которое крепко соединяло нашу семью. После ее смерти все развалилось. Мы все стали чужими людьми. Говорят, трудности либо сплочают, либо отдаляют. Нас расшвыряло в разные стороны.

Смотрю на удаляющиеся спины охранников и сажусь прямо на плиту.

– Привет, малышка. Как ты тут? Не мерзнешь?

Вокруг ни души. Осторожно смахиваю рукой капли и ложусь на край плиты. Толстовка тут же промокает. В этот день я особенно остро ощущаю бессмысленность своего существования и одиночество. Еще очень сильно жалею Гелю, родителей и себя. Лет до девятнадцати я плакал. Плакал на кладбище, дома по ночам, плакал, напившись, и плевать, что мужики не плачут. Плачут, просто им не позволяют, стыдят за это.

Потом перестал.

Смотрю в небо, затянутое тучами. В голове всплывает: «Когда я смотрю на небо, мама, я летаю» (прим. — Баста «Я смотрю на небо»). Я не верю в жизнь после смерти, но очень хочу, чтобы моя Геля переродилась, и ее новая жизнь была счастливая, беззаботная, радостная.

Лежу, пока окончательно не замерзаю. Кажется, что мерзнут даже кости. На прощание глажу пальцами плиту, поднимаюсь и иду на выход. Старушки уже нет на месте. В машине проверяю телефон. Пропущенный от Бусаева и сообщение от Тима. Они всегда пытаются поддержать меня в этот день, но я не хочу никого видеть. Вернее, не так – я не могу никого видеть.

Включаю подогрев сидения и быстро ищу ближайший, открытый бар. Шаг второй на сегодня – налакаться до потери памяти. Включаю навигатор и еду в бар с оценкой два и три, но мне пофигу.

Первые пару локаций я помню хорошо, даже активно закусываю лимоном. Хорошенькая официантка пытается ненавязчиво завести разговор, но быстро понимает, что меня лучше оставить в покое. Люблю понятливых людей.

Третий бар помню смутно, кажется, я спал, лицом в стол. Кто-то толкал меня в плечо, а я мычал и матерился. За окном уже было темно, а в баре шумно и накурено.

А потом временная дыра. Ни хрена не помню. Полная потеря ориентации.

– Влад, Влад. – слышу обеспокоенный голос Марго. – Соколов! Соколов, ты живой вообще? – Настойчиво трясет меня за плечо.

– Отвали, – еле ворочаю языком. Тошнит жутко. Все плывет перед глазами. – Хватит мне сниться. Пошла вон. – Пытаюсь отмахнуться, но ударяюсь костяшками пальцев.

Больно, жесть. Шиплю и заваливаюсь на бок. Запах горькой ириски такой сильный, что я чавкаю губами.

– Свинья пьяная. – Последнее, что слышу голосом Марго и проваливаюсь в небытье.

Наконец-то.

17

Марго

Мама сегодня пребывает в благодушном настроении. Папа сократил свой воскресный прием: еще две недели назад он взял билеты в театр.

– Маргаритка, на нижний не закрывай. Будем поздно. – Мама едва не приплясывает на месте. Сто процентов уговорит папу на пешую прогулку после спектакля.