Парень с Сивцева Вражка

Никогда не замечали, что разным видам транспорта соответствует разная мера времени? Ну, скажем, в самолете время тянется бесконечно долго за счет ограниченности внешних впечатлений и раздражителей. Скандал или выпивка эту нуду сокращают, отчего и популярны в воздухе. Поезд — куда меньше действует на нервы, зато последние полчаса перед Москвой тянутся бесконечно, из-за того что за окнами до зубной боли знакомый пейзаж, и ни смотреть, ни читать уж нет ни сил, ни интереса. Так вот — электричка в Ильинское была очень долгим путешествием из-за тотального однообразия окружающего. Но я ездил. Поехать было трудно, а быть там с дедом и бабкой — нет, потому что радость их при твоем появлении была такой неподдельной, что то, что еще пятнадцать минут назад казалось напрасной тратой своего молодого времени, отзывалось душевной теплотой и искренним интересом ко всему, что ты есть, и любому, что с тобой за это время случилось и стряслось, что и ты сам, и все, что в тебе было, обретало высокий смысл. Очень способствовало чувству самоуважения и собственного достоинства. Меня Бог не обидел друзьями, я всегда был в гуще людей и событий, но внутреннее право судить по-своему, не склоняя головы перед авторитетами, основательно подпитывалось там, на даче, на задней верандочке, где мы сиживали с дедом и бабкой и где все, что бы со мной ни было, бывало безумно важным, и где я получал такую моральную поддержку, которой, как оказалось, мне хватило на всю оставшуюся жизнь. Раз тебя так любят, значит, ты чего-то стоишь. Носи это в себе и чувствуй — помогает.

Дед — приказчик в рыбной лавке отца с родственником, Симой Залманзоном. Орша, 1906 г.

Бабка, дед и первая их внучка Ира, конец 50-х гг.

Участок в Ильинке с высоченными, почти что прибалтийскими, соснами был запущенный, заросший черникой и мелким кустарником, с полным отсутствием товарного производства. Одна-две хилые грядки теткиной зелени, немного полудиких, полуодичавших цветов и полная свобода от рабства самообеспечения. Типичная дача городских жителей без малейшего желания возиться в земле, выращивать свои овощи или сажать свою картошку. Это была дача от слова давать, а не от слова производить.

Прошла от дома ты до лагерного сбора,
Судьба свела нас за обеденным столом.
И вот уже почти как две недели скоро
Как неразлучные товарищи живе-о-о-ом.

…Мы сидим с дедом и бабушкой на задней, непарадной, открытой веранде, мы только что поели и даже пропустили с дедом по стопочке. Я запеваю, а дед с бабкой подхватывают припев:

Эх, подружка, моя большая кружка,
Полулитровая моя.
Поишь меня, поишь меня ты крепким чаем,
За что тебя, за что тебя я уважаю.
Эх, подружка, моя большая кружка.
Полулитровая моя.

…Слова припева дед давно выучил, у бабы Берты это никак не получается, она подтягивает нам бессвязными, но мелодии не нарушающими повизгиваниями: «и-и-и-йех» или «а-а-а-а».

Мы с дедом на даче в Ильинке, 1967 г.

Идешь на завтрак, на обед или на ужин
Всегда со мной ты на брезентовом ремне.
Как альпинисту ледоруб в походе нужен,
Так на привале ты необходима мне-э-э-э.

Почему именно эта песня стала нашим семейным гимном на троих — уже не помню, но поем мы ее только втроем и, главным образом тут, на даче, поем самозабвенно, получая от этого огромное удовольствие.

«Эх, подружка, моя большая кружка…» — сосны высокие-высокие, до неба, а песня — ну, никак к случаю не подходящая: то ли туристская, то ли из студенческих военных лагерей, а я в этих лагерях ни разу не был, и даже откуда она — не помню.

Настанет день, и мы расстанемся с тобою,
Из лагерей мы возвратимся по домам.
Я подниму тебя дрожащею рукою,
Налью в тебя свои прощальные сто гра-а-а-ам.

Песня — форма, а содержание — это какая-то нерассуждающая любовь друг к другу, она не имеет отношения к словам, но она нуждается в пении просто так, прозой ее не выскажешь.