Парень

Отец так и сказал жене: сломалось во мне что-то, но я все равно не сдамся. Не сдавайся, сказала жена, очень плохо нам будет, если ты сдашься, да ведь ты не из тех, кто сдается. Вот только рак тоже был не из слабаков: услышав такие слова, он еще упорнее принялся за работу. Сначала пробрался в легкие, угнездившись там в дальнем уголке, и врачи обнадеживали родителей нашего парня, что химиотерапия, всякие очищающие диеты, таблетки с минеральными компонентами, которые, может быть, надо будет принимать ежечасно, — все это позволит ликвидировать то несчастное пятнышко с такой легкостью, с какой ты капельку жира вытираешь с губ, когда лопаешь тарелку рубца. Но нет. Контрольный осмотр показал, что пятнышко где было, там и осталось, и даже немного увеличилось. Последовали новые курсы химиотерапии; отец нашего парня трижды лысел от этих курсов. Лысым он и умер. Поэтому жена, мать нашего парня, не разрешила открывать гроб, чтобы люди не заглядывали в лицо ее мужа — дескать, что с ним стало, бедолагой! — и после не ржали в корчме, вот мол, и с этим мужиком, да и со всей его семьей судьба по-своему справилась, зря он глотку драл, что уж его-то линия выведет, куда надо, уж он-то докажет; ну, и что он доказал, чем стал? Раздувшимся трупом в гробу… Гроб так и остался закрытым, односельчане только гадать могли, каким оно стало, покинутое душой тело, но подтверждения догадкам своим так и не получили.

17

До самой смерти отца, а какое-то время и потом, после смерти, наш парень часто ездил домой, ходил по разным учреждениям, и потому почти на целый год выпал из орбиты своей безнадежной любви. Зато в следующем году бросил туда все свои силы. Дождавшись, когда закончатся лекции и все примутся собирать тетради и книги, он подкарауливал девушку на выходе из аудитории и, словно случайно, пристраивался к ней, шел рядом по коридору, не отставал и на улице, рысью или нога за ногу, смотря по тому, какое у девушки было настроение, хотя дело было вовсе не в настроении: она просто пыталась определить, есть ли такой темп, который наш парень не выдержит, чтобы от него наконец избавиться. Но такого темпа не было.

Когда ей все-таки удавалось от него уйти, у нее все равно было такое ощущение, что он где-то поблизости, метрах в десяти, и скрытно следит за ней, словно какой-нибудь тайный агент. Позже она стала думать, что это, наверное, некий психоз, причина которого в том, что он, этот парень, все время тут, хотя ей хочется, чтобы его не было рядом; вот так, наверное, человек с ампутированной ногой еще долго, может быть, несколько лет, ощущает ее, например чувствует, будто она чешется. Девушка уже почти внушила себе, что это чисто психическое явление, но однажды заметила лицо нашего парня, выглянувшее из-за угла, потом еще где-то. И тогда она поняла, что он — всегда тут, даже если кажется, что его нет.

Она пошла со своей проблемой к психологу: одна из подруг сказала, что это наверняка какая-то фобия, ведь невозможно поверить, чтобы двадцатилетний парень был на такое способен. Психологу было лет тридцать, он сообщил девушке, что был в семье поздним ребенком, потому что родители его, когда вернулись из Освенцима, обнаружили, что оба потеряли тех, кого любили. То есть отец-то потерял не буквально: его любовь не умерла, а сумела бежать из Венгрии, она была из богатой семьи, и тогда уже существовала такая штука, как Еврейский Совет. Ах да, спохватился психолог, я ведь еще не сказал, что мы евреи, но думаю, ты сама сообразила, когда услышала про Освенцим. Сообразила, ответила девушка. В общем, через этот Еврейский Совет, я уж не знаю, каким образом, но в конце концов невеста моего отца, которую ее родители, правда, все равно не хотели за отца отдавать, потому что он из бедных был, никакого наследства, только служба, скудное жалованье, он чиновником был, тогда молодой еврей на какую карьеру мог надеяться в жизни, в общем, суть в том, что невеста вместе с родителями оказалась в Штатах. Там семья открыла бюро юридической консультации, этим они вообще-то и дома занимались. Но вот мамочкина любовь, она да, она потерялась совсем, от нее ничего не осталось…