Парень

Нашему парню было приятно услышать такое: все-таки жена — на его стороне, она поддерживает его в решении, которое он, собственно, уже принял: при первом удобном случае подаст заявление о том, чтобы его освободили от должности директора, но удобный случай — это когда и жена тебя поддерживает, а сейчас она — поддерживает. Он не знал, что это общее женское свойство, что любая жена рада способствовать краху мужниных планов, чтобы потом пинать его как неудачника, чтобы торжествовать над растоптанным человеком, вот, мол, ты думал, из тебя выйдет что-то, что ты со своим мерзким характером устроишься в мире, подчинишь мир своей гнусной воле, но вот видишь же, ни на что ты не способен, никчемный ты мужик, и ничего из тебя не выйдет, если я этого не захочу, и останешься ты никому не нужной, выброшенной на свалку тряпкой. Об инстинктивном стремлении женщин все разрушать и портить наш парень тогда еще ничего не знал, и сейчас он радовался, что жена его понимает, и прижимается к нему, и лжет, а он не догадывался, что все, что она говорит, это ложь. Она лгала, что вот уйдет он с директорства — и все будет по-другому. Хотя и правда, все стало по-другому, но не в том смысле, в каком имел в виду он. А Мари вдохнула запах перегара и разлагающегося у него во рту мяса, она словно нагнулась к тазу со старыми помоями, почти касаясь носом грязной зловонной жижи. Поздно уже, — сказала она, пытаясь высвободиться из этого запаха, но у нее ничего не получилось, муж так ее прижал, что она никуда не могла деться. Сначала, когда она ощутила, что выхода нет, нос ее привык к запаху, потом и тело приняло то, что последовало, и подчинилось воле нашего парня.

34

Удобный момент все никак не наступал: уйти в середине четырехлетнего цикла даже по юридической процедуре было непросто. Да и на какие причины он мог бы сослаться? Что, дескать, осточертело все это, не может он больше терпеть это дерьмо, да и не интересует его школа? Если честно, дело было в этом. Да и вообще его мало что интересует, потому что жизнь его пошла наперекосяк, надо, конечно, работать, чтобы на что-то жить, хотя совсем ему этого не хочется. Вот если бы он получил в наследство кучу денег, тогда ему и в голову бы не пришло работать, а тем более — директором школы. Уволиться нельзя, по крайней мере сейчас он считал, что нельзя, и хотя вроде ему удалось и жену склонить на свою сторону, дело выглядело так, что надо дожидаться конца четырехлетнего цикла. Впереди было еще полтора года, и эти полтора года, или, во всяком случае, большую часть времени парень наш проведет, сидя вечером на веранде, с канистрой вина. И Мари однажды, в один из таких вечеров, когда смогла ненадолго избавиться от ребенка и у нее оказалась пара минут, чтобы поговорить, сказала: так я, наверно, скажу матери. Матери? — поднял голову наш парень. — Матери твоей до этого никакого дела. В такие минуты омерзителен был для Мари голос мужа, потому что он в самом деле звучал мерзко: будто что-то там такое было у него было под языком, ложка жира, что ли, и язык его с трудом двигался в этом жире, и слова вылетали изо рта засаленные и скользкие, и даже воздух от них становился засаленным, и Мари, которая стояла в этом воздухе, тоже ощущала себя засаленной. Да не моей матери, сказала Мари, она уже и так знает. Что она знает, что знает, — закричал наш парень. — Твоей гребаной матери все надо знать, все надо рассказывать? Заткни свое хайло поганое, ребенок проснется, — огрызнулась Мари. Твоя мамаша, — понизил голос наш парень, не желая будить малыша, — твоя чертова мамаша, она все знает, она что надо и что не надо знает, и как с мужем управиться, тоже знает, вот и он оказался на погосте, дурачина, потому что о том не подумал, с кем живет, не хотел посмотреть вокруг… Только со мной это не пройдет.