Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь

Три недели спустя после эмиссии сумма греческого займа была перекрыта в два раза — тут же, у окошечек банка «Апостолатос». Однажды вечером Ирэн и Левис решили нарушить одиночество и отпраздновать этот успех.

Начался праздник радостно. Ирэн была в платье из металлической нити, что усиливало ее жаркую восточную смуглость, подчеркивало игру серебра и черни, как на иконах.

«Она — само совершенство», — подумал Левис, зайдя за ней в спальню и любуясь ее гибким телом в обтягивающем, переливающемся, как змеиная чешуя, платье.

Они роскошно поужинали, поглядывая на танцующих, — покатые женские плечи, строгие смокинги. «Знать с улицы Мира, громкий смех, избыток косметики — как не похоже все это, — думала Ирэн, — на ночной Триест, где всего два кинотеатра да офицеры в форме, чинно прогуливающиеся перед кафе Венето». Весь вечер они переходили из одного кабаре в другое, от улицы Комартен до Монмартра. Там Левису встретились друзья.

Пока какой-то танцор, освещенный лучом прожектора, уносил под крики «браво!» свою партнершу, закинув ее, как козочку, на плечи. Ирэн познакомили с красивой, уверенной в себе женщиной, пожалуй, увядшей, но с ярким, как цветок герани, ртом и лживыми глазами: та рассыпалась перед Ирэн в любезностях.

Улучив минуту, Ирэн спросила у Левиса, как ее зовут.

— Да это Элси Маниак.

Левис часто рассказывал о ней, и Ирэн, еще не зная ее, уже возненавидела.

— Мне неприятно думать, что она существует, — однажды сказала Ирэн.

Как обманчивы бывают представления о людях, которых не знаешь! Элси Маниак показалась Ирэн очаровательной. Они прониклись друг к другу симпатией, танцевали и пили вместе.

Около часа ночи втроем они вышли на площадь Пигаль. На воздухе им стало как-то не по себе. Припаркованные машины заснули. Световые вывески впали в летаргию.

— Как не хочется домой! — сказал Левис.

— Может быть, зайдем ко мне на рюмочку, по-дружески? — предложила мадам Маниак.

— Ты согласна?

Ирэн подчинилась, отдавшись чужой воле. Она чувствовала, что ею вертят как хотят. От Левиса невозможно было отбиться. И у нее не было сил противиться насильственному потоку, который нес ее к какой-то развязке.

На дикой скорости машина бесшумно мчалась в холодном тумане вдоль Сены. Странный темный дом — экзотические неприятные безделушки, фигурки Будды, куклы, ароматические светильники, разноцветное стекло бутылок. В полумраке плыли перед глазами Ирэн книжные переплеты и шкуры пантер с глазами огромными, как бабочки.

Она пошатнулась, теряя сознание.

Левис и Элси Маниак смеялись. Они усадили Ирэн между собою на диван среди беспорядочно брошенных, расшитых золотом подушек, которые холодили кожу.

— Спасибо, мне просто стало нехорошо, нет никакой необходимости меня раздевать.

XV

«Неужели другим никогда не приходится обманывать тех, кого они любят?» — думал Левис, пытаясь разобраться в смятении своих чувств, идя в одиночестве по набережной. Вечер был черным, как кофейная гуща, но по нему нельзя было угадать будущее.

Он ушел из дома рано утром, когда Ирэн еще спала, а вернулся поздно ночью, немного взволнованный, но довольный. Ему нравилась в Ирэн ее чистота, так нравилась, что он не мог ее больше переносить. И впрямь она защищала Ирэн от всего — от подозрений, от опасностей; позволяла ей оставаться самой собой; никогда не делая усилий, чтобы услужить ему, понять его, Ирэн и спала-то в кольчуге этой чистоты…

Неужели нельзя выбрать что-то среднее между женщинами в звательном падеже и женщинами в повелительном наклонении?

Жить в Париже после тридцати лет — значит окружить себя сообщниками. Иначе надо уезжать. Раз Ирэн согласилась перебраться во Францию, рано или поздно ей придется «ужиться».

Левис подумал о том, что легкая распущенность, которую он позволял себе с женщинами, когда они ему просто нравились, с любимой кажется каким-то анахронизмом. Он размышлял об этом, не допуская мысли о возможности изменить самого себя — мысли, которая так часто нас посещает и которую мы привычно от себя отгоняем.

Нет, он не усложнял себе жизнь, он упрощал ее.

XVI

Он упростил ее до такой степени, какую и предугадать было невозможно. Вернувшись, он застал дом пустым. Два дня он ждал. Затем, терзаемый угрызениями совести и отчаянием, на что, казалось, не был способен, он за двое суток объездил весь Париж, Лондон, Триест. Безрезультатно. Ирэн исчезла бесследно.

На восьмой день он получил телеграмму: она просила его приехать к ней на остров Корфу.

Она согласна его простить? Он готов был проделать любое путешествие, лишь бы снять с души эту тяжесть. Визу он получил с трудом, так как отношения между Италией и Грецией оставались напряженными. Наконец ему удалось сесть в Бриндизи на итальянский корабль, полный солдат.