Пари, или не будите Лихо

Пьяное воображение дразнит радужными фантазиями о тайных свиданиях, о том, как сбегу к нему, без разницы куда – хоть в общежитие, хоть в конуру собачью и мы всего добьёмся вместе; о том, как Лизка влюбится в хорошего парня, и мы ещё посмеемся над этими злоключениями; о недовольстве родителей, которые сначала осудят, но услышав мою исповедь, непременно примут Матвея в нашу семью. Ведь чувства не спрашивают.

А ещё чувства часто бывают безответными. Кто вообще сказал, что ему хоть на треть хочется того же? И если даже так, надолго ли – до новой юбки или до первой ходки?

– Это было незабываемо. Нужно будет как-нибудь повторить, – хрипло шепчет Лихо мне в волосы.

– Да уж, если б нас застукали, точно не забылось бы, – горько усмехаюсь, натягивая пропахшую хвоей толстовку пониже. Туловище согревает жар его тела, а вот ноги дрожат, лишившись даже сомнительного тепла порванных колготок. – У тебя тормоза вообще есть?

– На черта они мне? Не нуди, тебе же понравилось.

– А если бы он вошёл?

– Стёпашка что ли? Ну и? Я бы прописал ему в нос для анестезии.

Задрав голову, внимательно всматриваюсь в чёрные щели его глаз. Для него это вообще что-то значило?

Едва ли.

– Ты мудак, Мася.

– Следи за языком, – уязвлёно фыркает Матвей, но после короткой паузы что-то ловко застёгивает на моей шее. – С Новым годом кстати.

– Я просила не...

– Не нуди, сказал же. Всего лишь зачуханный шнурок с деревяшкой. Такое даже в садике едва ли свиснут.

Отлично. Ну, хоть можно не грызть себя, что это расплата за секс.

– Я никогда не платил за секс, – глухо отзывается он, а я досадливо кусаю губы, осознав, что подумала вслух. – давай, только там себе не накручивай... – в тихом голосе на секунду проскакивает неловкость. – Ты удивительная и достойна чего-то посущественнее, но тогда бы я не стал врать, а ты бы не приняла.

– Не нужно. Я поняла, – крепко зажмуриваюсь от невнятного чувства, стиснувшего сердце. Лихо пытается найти компромисс. Именно притереться, ни в чём не уступая, но и не пытаясь навязать. Такой уязвимый в своей прямоте и в то же время сильный... Сейчас сложно разобраться, что я к нему чувствую, но точно не осуждение и не обычную досаду. Нежность скорее всего – целый океан нежности.

– Ценность этого подарка в другом.

Снова пауза. Теперь уже не по себе обоим. Ворует он или нет, кто я такая, чтобы осуждать? Что вообще знаю о нём, кроме вкуса требовательных губ?

– Расскажи мне.

– Особо нечего рассказывать, – раздувает он задумчивым полушёпотом мой интерес. – Папа, говорят, прибухивал, но немного шарил в резьбе по дереву. Я пешком под стол ходил, когда он вырезал этот кулон. Обычное деревянное сердце. У меня ещё долго ничего дороже не было. В прямом смысле... – не выдержав, ласково накрываю ладонью его руку, но Лихо, дёрнувшись, как от пощёчины, порывисто убирает пальцы с моей талии и с нарочитой грубостью подталкивает к двери. – Забудь. Простая деревяшка, не нравится – выкинь, давно пора. Пошли, пока вконец не околели.

Ну вот и всё, вернулся непереносимый гопник. Каким же сложным всё становится, стоит ему застегнуть ширинку.

Кутаясь в широкую толстовку, первой выхожу на улицу. Порыв ледяного ветра лижет голые ноги и заставляет прибавить шаг, но тороплюсь я по другой причине. Не хочу, чтобы Матвей простудился в одной футболке.

– Здесь есть телефон? – оборачиваюсь, взбежав на крыльцо.

Надеюсь, он разобрал вопрос за стуком моих зубов.

– Бери.

– Помимо твоего, – отмахиваюсь от протянутого смартфона.

– Точно. Затупил.

Звонить сестре в новогоднюю ночь с телефона её бывшего парня не лучший способ наладить отношения, а нравоучения матери я пока слушать не готова. Мне просто нужно предупредить, что вернусь утром, пусть празднуют без меня. В таком состоянии совестно показываться родным на глаза в любом возрасте. Пусть лучше догадываются о моей несознательности, чем воочию в ней убедятся.

В доме тепло. Разгорячённая компания закатывается смехом, слушая матерные частушки, оседлавшего табурет очкарика Стёпы. Все настолько увлечены, что нам удаётся проскочить незамеченными широкий коридор, в котором, собственно, и накрыт праздничный стол, после чего Лихо заталкивает меня в первую же комнату.

– Аппарат на стене. Не задерживайся, я буду со всеми.

Не хочет смущать? Похоже на то.

Проводив спину Матвея благодарным взглядом, по памяти набираю Лизкин номер. Череда гудков болезненными уколами проходится по нервам.

– Привет, Лиз, не спите? Я хотела...

– Верка... – обрывает мне сердце гнусавый всхлип сестры. – Верочка, родная, прости меня, если сможешь. Я такая ослица. Он меня бросил, по-настоящему бросил... даже не позвонил узнать, вдруг я вышла в окно под бой курантов. Ты всегда была рядом, а я не видела... говорила, а я не слышала... Мне так одиноко, Вера. Я никому не нужна!

Очередной всхлип срывает остатки хмельного дурмана, и реальность больно хлещет по лицу невысказанным укором. Исповедь Лизы буквально кричит: "Как ты можешь веселиться, когда мне так паршиво?!". И правда – мы обе знаем, что ей больше не от кого ждать поддержки.