Парящая в небесах

– А мне кажется, что ее недостает именно вам, – парировала я. – Уж как вы в ваших книжонках корежите русский язык, с ума сойти! Что у вас там за «изгой еси молодцы»? А с историей вы уж точно не в ладах! С какого, простите, перепугу Стоунхендж князь Олег построил? Ничего странного в том, что темные массы подростков рванули за вами! Странно только, что при этом вы слушаете Вивальди! Или он тоже тайный славянин? И в его «Временах года» вам мерещатся напевы языческих славян? Надо быть последовательным!

– Фотографии!

Ого! Развоевался…

– Только не надо приказывать, – поморщилась я. – А то я становлюсь неуправляемой!

Он сказал уже тише:

– Фотографии!

– А на колени? – предложила я. – Давайте вы на коленях попросите! А то очень обидно, никто никогда не стоял передо мной на коленях! А ведь я этого заслуживаю!

– Фо-то-графии, – процедил он сквозь зубы, и я почувствовала, как в бок мне ткнулось что-то твердое.

Черт! Мой собственный револьверчик!

– Какая гадость… эта ваша заливная рыба, – пробормотала я. «В такую бездну страх я зашвырнул…» – Я заору, – предупредила его.

– А я выстрелю, – усмехнулся он, и я ни на минуту не засомневалась, что он это сделает.

– Хорошо, но фотографии у меня дома.

– Пошли, – коротко приказал он.

Я обернулась. Из фойе консерватории вылетел Пенс. Наверное, Ларчик больше не мог его сдерживать. Он несся на Воробьевского, как древний рыцарь на нечестивого сарацина. Я даже замерла в восхищении!

– Сашка!

Зря только он закричал. Я понимаю, нервы у него сдали. Но последнее было ужасно.

Воробьевский развернулся, и теперь дуло револьвера смотрело на Пенса, при этом гад Воробьевский схватил меня за шею, прикрываясь мной.

– Пенс, остановись! – заорала я.

Наше представление уже собрало достаточное количество зевак. Только проку от них не было совершенно.

Одна тетка, правда, издала тихий вопль про милицию, но он как-то растаял в тумане.

Пенс продолжал нестись на Воробьевского, игнорируя мой револьвер, отчего мне было глубоко не по себе.

Выстрел заставил меня закрыть глаза от ужаса.

– Сережка, – простонала я. – За-чем?

Но, к собственному удивлению, вдруг обнаружила, что Воробьевский падает.

Я свободна?

Открыв глаза, увидела, что Пенс совершенно жив и более-менее здоров.

И еще я увидела фигурку девушки. Или подростка. В темноте, знаете ли, не разберешься!

Да и вообще – была ли «девочка»-то? На суде я вряд ли поручусь, что видела именно девушку.

В конце концов, если мне когда-нибудь придется встретиться с Таней Глухаревой, я в первую очередь скажу ей спасибо. Но я поняла, что Воробьевский был последним.

Потому что в наступившей тишине я отчетливо услышала это:

– Последний, – сказала Таня, уходя в ночь…

* * *

Когда мы пришли и я все еще не могла отделаться от мерзкого запаха пороха, телефон надрывался вовсю.

До этого я была спокойна. Но, сняв трубку и услышав мамин голос, почувствовала, что сейчас со мной точно случится истерика.

– Мам? Когда же ты приедешь? – только спросила я.

– Сашка, ты же большая девочка! А тут маленькая внучка, и Алиска с ней не управляется! С тобой-то ничего не случится, ты большая девочка!

Я стояла, прислонившись к стене, и по моим щекам ползли слезы.

Да, мама, со мной… никогда… ничего… не случается!

Я и правда большая…