Парикмахерия

Будто из тучи высовывается ножка купальщицы. И пробует воду. Такая стройная, тоненькая, очень светлая, белая аж до синевы, ножка. Несколько раз. Всё глубже пробуя эту «воду в воздухе». Высунулась и отдёрнулась. Может, и повизгивает от холода. Где-то там, наверху. И, наконец, ей навстречу, от земли, вылетает встречный канал ионизации. Наглая рука, которая осмеливается схватить эту ножку. Дёрнуть на себя, удержать. И вот стоит эта ножка… Длинная, белая, высокая… А самое интересное там осталось, в облаках. Как — в пышном, но коротком платье. Не видно, но интригующе. И тут собственно разряд. И причём здесь ГБ? Лезть к девушке под платье и не ожидать схлопотать? А уж в акустике… Только причём здесь гнев господень?

Я эту картинку перед глазами вижу, а они про волю божью… Ладно. Но лезть в воду от грозы, чтобы получить эти десятки киловольт — я не буду. Или, наоборот, как древние монголы после нескольких таких эпизодов, вообще прекратить купаться…

Да, я вырос под громоотводами. Да, наши хрущобы… они конечно…, но грозовая защита там была. Куда лучше, чем в американских или европейских «благополучных районах», застроенных прелестными частными домиками. В которых вышибает всю электронику в каждую сильную грозу. А для меня молния — не опасность. Острое ощущение, но — не страх. Где-то рядом должен быть громоотвод, в него и вдарит — это в меня вбито всем моим советским детством.

А для них, для туземцев, это атмосферное явление — явление промысел божий. Воля, план, замысел… Карательный. Всемогущего, всевышнего… И если сильно просить, умолять, то бог свой план изменит. И их, грешников, не убьёт. Просить, молится, поклоны бить, свечки ставить, в колокола звонить, на коленях ползать…. А не плясать от радости, распевая песни и выкрикивая уж не помню какие, но явно не покаянные, слова небу в лицо. Им это… страшно. Бесовщина. В моём лице. А они и так уже испуганные. Как бы совсем не перепугать.

Дождь пошёл — огрехи вылезли. И где шиндель неправильно уложили, и что фронтоны не зашили. И что дверей нет, а в проёмы водяную пыль ветром несёт. Кое-что стали сразу доделывать. Тут Хотен со своими с луга прибежал. Мокрые, холодные. Но последний стог завершили — сено мокнуть на лугу не оставили. Молодцы! Бегом в поварню переодеваться. И — по кружечке.

Унялся ветер, дождь поутих, крупные капли барабанят по крыше. Как-то рекламируемая звукоизоляция шинделя несколько… преувеличена. Под такой звук хорошо спиться. «Песня падающей воды». На смену фиолетовому мраку грозового фронта пришёл серый сумрак обложного дождя.

Пока чего-то доделывали, пока перетаскивали барахло на сухое — стемнело уже по настоящему. Коней завели, обтёрли насухо. По-новому, уже в полутьме накрытых сараев, прикинули раскладку. Кому где ложиться.

– Ваня… Ой. Господине. Ты, это… когда… ну… молнии-то вокруг… ты это с самим богом разговаривал? Да? А чего криком? Говорят же: господь и тихую молитву слышит.

– Нет, с господом побеседовать мне пока ещё время не пришло.

– А с кем?

– Любава, ну ты сама подумай, ну кому там быть?

Пауза непонимания, глубокое размышление с наморщенным от напряжения лобиком. Потом — кулаки ко рту, глаза — по кулаку.

– Ой. Богородица. И платочком своим… Ей махал.

И… бегом через двор. По лужам, под дождём, на поварню, к бабам. И там сразу — шу-шу-шу. И покрывая быстрый женский шёпот — чей-то мужской голос. Полный радости и облегчения от прояснения ситуации:

– Дык вона чего! А мы-то… А оно-то… Вот бабы-дуры, по-придумают глупость всякую…

Собрались, наконец, за общим столом, отметили установку крыш. Бражки у нас ещё есть. У всех налито? — «Ну, чтобы не съезжала». Уходит напряжение последних дней. Напряжение мышечное, напряжение душевное. По телу — тепло. Покой. На душе — аналогично. Люди выглядят спокойно, доброжелательно, мило. «Ну, чтобы елось, и пилось, и хотелось, и моглось». Народ оживает, начинает смеяться над разными эпизодами. Раньше по этим мелким событиям — зубами скрипели, а теперь — смешно. «Ну, за удачу. И чтоб нам за неё ничего не было». Нормально, разговорились. Перекрёстные диалоги за столом пошли. Диагональные беседы. Закуска на столе есть, закусывают нормально — есть надежда — не попадают. И не подерутся.

Я, чтобы обществу не мешать, и не повторять «Чёрного ворона» — быстренько убрался на боковую. В вещевой склад. Шумные у меня мужики — даже спят громко. Лучше я как-то отдельно. И заснул. Нормально. Крепко. Но — ненадолго.

После моего ухода торжественный ужин быстро перешёл в народное гулянье. Наконец, Домна всех разогнала. Мужиков — в свой сарай, бабы на поварне собрались лечь. Но… алкоголь провоцирует население на приключения, похождения и развлечения. После уборки Домна аккуратненько выставила обеих своих соседок на улицу, а Хохряковича зазвала. Хорошо, что Любаву она уложила, и та уже видела десятый сон. Бабы не стали мыкаться под дождём. Идти ко мне в сарай? «Ванька страшный и ужасный»…. Отправились в казарму к мужикам. Обе, естественно, к своим «под бочек».