Парикмахерские ребята

— Какой, Маришка?

Вопрос прозвучал неожиданно. Отвечать на него не хотелось.

— Ну, неумелый, нескладный… Ничего не знаешь. Чуть к Болотному Хозяину не попал…

— Таким, наверное, родился. А вообще это очень долго рассказывать. И… трудно.

— Если трудно, не рассказывай. Нам налево.

— А что там?

— Ничего, просто другая улица, А прямо никто не ходит.

Я уже перестал удивляться, но спросил, показывая вперед:

— Там что, что-нибудь вроде этого… Глаза? Или Хозяина?

— Нет, — ответила Маришка спокойно, — там Трещина.

— Ага, — сказал я и больше спрашивать не стал.

«Трещина так трещина. Нельзя так нельзя». Спрашивать об очередных ужасах не хотелось. Сердце болело, и очень хотелось домой.

Я посмотрел на часы. До Нулевого Часа оставался час с небольшим.

«Так долго», — подумал я и вздохнул.

Об экспресс-возврате я и думать забыл. Просто не мог подумать, когда рядом со мной Маришка.

— А? — спросила девочка, поворачивая ко мне лицо. — Что ты сказал?

— Ничего. Я хотел спросить, вот ты говоришь, школа. А что, в вашем классе много ребят?

Маришка задумалась. Она наморщила лоб и стала считать, выбрасывая из кулачка пальцы.

— Четыре, три, два, один… В первом классе — четыре, у нас во втором — трое…

Удивившись, я оборвал ее непонятный счет.

— Так мало ребят? Маришка, сколько же всего у вас в школе классов?

— Один. То есть, классов, их пять, но помещение одно. У каждого класса — своя скамейка. Первый — самая длинная скамейка, на четверых ребят. Три девочки и мальчик. У нас — трое. Я к еще две девочки.

— Маришка, — я не дослушал, — а почему?

— Что почему?

— Почему так мало ребят?

— Почему-почему, я говорю, такой город. Трудно жить. А что, у вас по-другому?

— Где… у нас? — кажется, я покраснел.

— Ну… у вас. Ведь ты же сказал, что приехал из другого места.

Смущенный, я пожал плечами и отвечать не стал.

Что я мог ответить этой маленькой незнакомой девочке? Что есть и другие места; где все не так и жизнь идет по-другому? Где не сидят, притаившись в лужах, жадные до живого мертвецы? Где из окон домов не летят в твою голову гири? Ну, скажу, а что дальше? Рана на маленьком сердце? Мечта о несбыточном? А почему о несбыточном? А ты здесь на что?

За разговором и мыслями про себя мы свернули на боковую улицу.

Она шла под уклон, была бугриста и косовата. Ноги все время норовили запутаться в лабиринтах, сложенных из выпирающих невпопад булыжников. Идти было непривычно трудно, а тротуар под стенами тянулся такой узкой до невозможности полосой, что волей-неволей приходилось мучиться, идя по камням.

Метрах в ста впереди виднелось что-то черное и большое. Я пригляделся: опять памятник. Уж очень сильно кого-то одолевала тоска по вечности. Кого? Мертвецов из луж? Или в городе есть и другие хозяева?

— Маришка, а эти памятники, там, на площади, теперь этот — впереди, давно их поставили?

— Их поставили, когда строили город. Очень давно. У нас их много, не только эти. На каждой площади, в скверах, просто на улице, во дворах.

— Даже во дворах? А ты знаешь, кто такой, например, Дантес? Или вон там, впереди?

— Конечно. Мы это проходили в школе, мама нам говорила. Они — герои, те, кто строил наш город. Мы должны ими гордиться и брать с них пример.

Я внимательно посмотрел на Маришку. Лицо ее было серьезным. Я ничего не сказал, перевел взгляд на ближайший дом и увидел на угловом ризалите табличку с названием улицы. Она оказалась незамазанной, чистой, лишь слегка поблекшей от времени.

«Улица Неизвестного солдата» — черные буквы красиво ложились на белую эмаль.

Мы дошли до сквера и остановились у низких кустов кизильника, охвативших памятник плотным колючим кольцом. Прохода в кустах не было.

Я стоял и смотрел, Маришка смотрела тоже, но скорее не из любопытства, а просто из-за меня.

Там, куда мы смотрели, за кизильником, за чугунными столбиками и цепью высился постамент — глыба темного камня, а на глыбу, на ее тесаный верх, была посажена башня танка. Люк башни открыт, из люка смотрит, кося глазами, простолицый танкист без шлема. Как живой.

Он-то, наверно, и есть тот неизвестный солдат, в честь которого названа улица. А на башне красной победной краской написано: «Прага-68».

Голова моя затекла. Маришка, которой наскучило это затянувшееся стояние, уже тянула меня от памятника. Мы оставили солдата в покое и пошли. Пройдя с десяток шагов, я не удержался и оглянулся. Мне показалось, что длинный пушечный ствол немного сдвинулся в сторону и смотрит как раз в самую мою спину, ближе к левой лопатке. И танкист уже не косит глазами, а смотрит прямо и пристально.

«Чепуха, — подумал я, унимая нервную дрожь и невольно убыстряя шаги, — сколько в этом городе чепухи».

Маришка теперь за мной едва поспевала.

— Куда ты так… Погоди…

Не мог же я ей сказать, что испугался памятника. Хорош бы я был после такого признания.

— Разбежался чего-то. Вроде и улица не под уклон, а ноги сами бегут.

Улыбка, которую я попытался выжать, наверное, более походила на гримасу уличенного в обмане ученика. Но все же шаг я замедлил.

— Смешной ты… У вас там все такие смешные?

— У нас разные, — ответил я, уже не гримасничая, а улыбаясь нормально.