Парикмахерские ребята

Начала я не застал. Мне потом рассказали, что получилось примерно так. Дю-А вышел из домика ровно за пять минут до обеда, потому что пунктуальный он человек; он уже отмылся и был такой, как всегда, только не в парадной робе, а в простой, без регалий. Как только он вошел в столовую, Лимиччи подбежал к нему на цыпочках, с размаху хлопнул по плечу и, оглядывая собравшихся в полном составе ребят, завопил:

— Здорово, Массена, здорово, Пан Генерал! А?

Дю-А брезгливо дернулся.

— Я не…

— А что это от тебя воняет, Массена? Что это, я спрашиваю, от тебя воняет, как от нашего уважаемого старшего математика Пробора номер Шесть, дорогого нашего Симона дю-А?

Дю-А сверкнул глазами.

— Вы ошибаетесь, Лимиччи, я не Массена.

— Ой, глядите! — заорал тот (очень полагаю, ненатурально). — Вы только поглядите, как наш Массена кривляется под дю-А! И такую же грызливую морду скорчил. А?

— Артист! — восторженно подтвердил кто-то.

Дю-А бешено огляделся по сторонам, но промолчал и двинулся к своему родному столу.

— Ох, смотрите, ребята, он сейчас на его месте кушать будет, вот комик!

— Молодец, Массена! Не бойся, (не прогонит тебя матшеф, мы заступимся.

— А чего ему бояться. Матшеф из ванной не скоро вылезет.

— Ох, Массена, ну молодец! И какашками так же обмазался, чтобы, значит, мы перепутали.

— А рожа-то, смотрите, рожа какая! Это же надо так скорчить!

Дю-А еще раз попробовал поставить ребят на место. Он строго посмотрел на глупо ухмыляющегося Элерию, сел прямо напротив него, сложил руки на груди и сказал:

— Я попрошу ваши розыгрыши оставить для кого-нибудь другого. Я не люблю…

— Да вы только послушайте! Голос-то, голос — точь-в-точь матшефа! Такой же занудный и писклявый. Если бы не знал, что сейчас он у себя дома вонь отбивает, никогда бы не подумал!

— А ну, Массена, скажи еще чего-нибудь!

— Про вандалов, а?

В столовой стоял немыслимый гвалт. Все ребята сгрудились вокруг дю-А, они хохотали, таращились на него, показывали пальцами. И тогда он вскочил — никто не знает зачем, может быть, хотел кинуться на первого попавшегося, может быть, убежать. Не знаю. Потому что кто-то, никто не заметил кто, но все подозревали потом Каспара, насильно усадил его на место. И тогда дю-А взвился как ошпаренный и уже на последней стадии бешенства крикнул:

— Кто?! Кто тронул меня рукой?!

Гогот не прекратился. Не потому, думаю, что ребята хотели продолжить дальше, нет. Наверное, просто разгон взяли серьезный и так сразу не могли остановиться. Я вот думаю, для меня это очень важно: был ли тогда в столовой Кхолле Кхокк? Я не могу вспомнить, а хотелось бы, честное слово. Мне важно знать, что он сделал в той ситуации, но спросить сейчас не у кого.

Каспар все время увивался около математика, и, когда тот, дрожа от ярости, орал свое «кто», он тоже был рядом, подхихикивал, подбадривал, заглядывал ему в лицо, а потом, когда дю-А дошел совсем уже до крайней точки, вдруг хлопнул его изо всех сил по плечу:

— Что за молодец наш Массена!

Он со злобой хлопнул, нехорошо, и только тогда хохот затих: все поняли, что Каспар развивает шутку в направлении нежелательном. Запахло дракой, которой никто не хотел.

Дю-А на секунду съежился, на самую коротенькую долю секунды — мне потом говорили, — и мне кажется, что эта коротенькая доля секунды очень важна была, но, конечно, значения ей никто тогда не придал, если о ней и думали, то посчитали великодушно и глупо, что это он от ярости оглупел, потому что дальше он поступил так, как и должен был поступить, хотя, с другой стороны, и выбора у него не было. Он взвыл, не взвизгнул, не крякнул, а на высокой ноте заскрежетал как-то металлически, развернулся и грохнул Каспара кулаком в глаз. Тот отшатнулся. Стихло.

— Вон что, — сказал Каспар, — вон как ты на меня. Тогда т-так!

И бросился на дю-А. Никто ничего и предпринять не успел.

Беппия ударил его не больше двух-трех раз — их разняли. Но бил жестоко, с вывертами, чтобы с последним, каким-нибудь пятнадцатым ударом дю-А на полгода выключился из жизни и чтобы поднялся уже не здесь, уже на Земле, в клинике. Я знаю, я видел такие драки.

Дю-А, весь в крови, наполовину ослепший, висел на руках у ребят, и все у него не выходило вздохнуть.

— Гнусно получилось, — сказал Лимиччи. — Не здорово.

Примерно в этот момент я вбежал в столовую. Я, конечно, не слышал, кто что сказал, я только увидел толпу, и в толпе математика, и его держали за руки, а он вырывался и вдруг почти запел тонким голосом:

— Палачи, подлецы, мерзавцы! Получай, подонок, и ты, гнусная тварь!

Он замахал кулаками, ударил кого-то, потом еще, и ребята потихоньку озверели, потому что не принято куафера оскорблять, бить тоже не принято, но оскорблять — хуже. Они потом клялись, что никто его и пальцем трогать не собирался, но я не могу согласиться с ними, что все это — только моя ошибка.