Париж 100 лет спустя (Париж в XX веке)

Рано утром следующего дня Кенсоннас взял газ-кеб и заехал за Мишелем. Тот ждал друга, тут же вышел и прыгнул в машину; механик тронул ее с места; было одно удовольствие быстро катить в экипаже, на первый взгляд даже не имевшем мотора. Кенсоннас отдавал этому средству передвижения безусловное предпочтение перед метрополитеном.

Стояла прекрасная погода. Газ-кеб катился по едва просыпающимся улицам, ловко поворачивал на перекрестках, без труда преодолевал подъемы и набирал иногда поразительную скорость на битумных мостовых.

Через двадцать минут они остановились на Булыжной улице. Кенсоннас расплатился за проезд, и друзья вскоре оказались перед квартирой дядюшки Югенена.

Дверь отворилась, Мишель бросился дяде на шею, потом представил Кенсоннаса.

Г-н Югенен сердечно принял пианиста, усадил гостей и без излишних церемоний пригласил их откушать.

— Послушайте, дядюшка, — сказал Мишель, — у меня есть план.

— Какой, дитя мое?

— Увезти вас на целый день за город, на природу.

— На природу! — воскликнул дядюшка. — Но, Мишель, природы больше не существует!

— Верно, — поддержал дядю Кенсоннас, — где ты возьмешь природу?

— Вижу, месье Кенсоннас разделяет мое мнение, — отметил дядюшка.

— Полностью, месье Югенен.

— Видишь ли, Мишель, — продолжил дядя, — для меня природа, загород — это даже не столько деревья, равнины, ручьи, луга, это в первую очередь воздух. А воздуха не осталось и в десяти лье от Парижа. Мы «завидовали» воздуху Лондона, и вот теперь с помощью десяти тысяч заводских труб, химических производств, искусственного гуано, угольного дыма, смертоносных газов и промышленных миазмов нам удалось сфабриковать себе воздух, который стоит британского. Так что если только не забраться далеко, слишком далеко для моих старых ног, нельзя и думать, что мы сможем подышать чем-либо чистым. Если ты мне веришь, лучше спокойно останемся здесь, тщательно закроем окна и пообедаем так хорошо, как это только будет возможно.

Пожелание дядюшки Югенена было принято, они сели за стол, ели и беседовали о чем придется. Г-н Югенен поглядывал на Кенсоннаса, тот не удержался и сказал за десертом:

— Честное слово, месье Югенен, у вас доброе лицо, на которое приятно смотреть, особенно теперь, в эпоху мрачных физиономий. Позвольте мне снова пожать вам руку.

— Месье Кенсоннас, я вас знаю уже давно, племянник часто мне о вас рассказывал. Знаю, что вы принадлежите к числу наших единомышленников. Я признателен Мишелю за этот визит, он хорошо сделал, приведя вас сюда.

— Ох-ох, месье Югенен, лучше скажите, что это я его привел, вы будете ближе к истине.

— Что случилось, Мишель, почему тебя надо было приводить?

— Месье Югенен, — вмешался Кенсоннас, — приводить — это еще слабо сказано, его надо было тащить.

— Ну уж, — вставил Мишель, — Кенсоннас — само преувеличение!

— И все-таки… — спросил дядюшка.

— Месье Югенен, — ответил пианист, — взгляните на нас хорошенько.

— Я смотрю на вас, господа.

— Ну-ка, Мишель, повернись, чтобы твой дядя мог изучить нас со всех сторон.

— Все же поведайте мне причину сей эгзибиции.

— Месье Югенен, не находите ли вы в нас нечто, присущее людям, которых вышвырнули на улицу?

— Вышвырнули на улицу?

— О да, да еще с каким треском.

— Как, с вами приключилось несчастье?

— Счастье! — возразил Мишель.

— Дитя! — констатировал Кенсоннас, пожимая плечами. — Месье Югенен, мы попросту оказались на мостовой, вернее, на битуме парижских улиц!

— Возможно ли это?

— Да, дядюшка, — ответил Мишель.

— Что же произошло?

Кенсоннас пустился в повествование о катастрофе; его слог, то, как он рассказывал и изображал события, его подход к жизни, в котором, несмотря ни на что, преобладала бурлящая, бьющая через край энергия, — все не раз вызывало на устах г-на Югенена невольную улыбку.

— А ведь смеяться-то не с чего, — заметил дядя.

— Но не с чего и плакать, — возразил Мишель.

— Что с вами станет?

— Не будем говорить обо мне, займемся ребенком, — ответил Кенсоннас.

— А главное, — отпарировал юноша, — поговорим, как если бы меня здесь не было.

— Ситуация такова, — продолжал Кенсоннас. — У нас есть молодой человек, который не может стать ни финансистом, ни коммерсантом, ни промышленником; как выпутается он из сложившегося положения в мире, в каком мы теперь живем?

— Да, именно такова проблема, которую предстоит решить, — отозвался дядюшка, — и проблема в высшей степени трудная. Вы, месье, только что перечислили три профессии, в наши дни только они и существуют, я не вижу других возможностей, если только не стать…

— Земельным собственником, — вставил пианист.

— Именно!

— Собственником? — расхохотался Мишель.