Париж: анатомия великого города

По мнению Мишеля Фуко, родившаяся при Хлодвиге нация франков, получившая в качестве столицы Париж, была не просто инструментом управления, но предопределила великое будущее, заявила мечту о великой державе. Ее конкретным воплощением стали активные военные действия франков, направленные на покорение только-только опомнившихся после распада Римской империи галльских племен. Фуко сделал вывод, что французское государство даже во времена Наполеона оставалось в том же состоянии, что и при франках, — как и прежде, рабы полностью подчинялись своим хозяевам.

Очевидно, что поэтическая метафора совпадает с топонимической: небольшой холм на левом берегу Сены, названный именем страдавшей анорексией девственницы Женевьевы, обрывается улицей Хлодвига. Парижане по сей день обращаются к Женевьеве с молитвами о защите в церкви Сент-Этьен-дю-Мон, где святая дева похоронена. Напротив собора, на территории бывшего аббатства Святой Женевьевы, где в строгом окружении зданий Лицея Генриха IV покоятся Хлодвиг с супругой, обучаются будущие городские правители[30].

Глава четвертая Язычники

Ощущение устойчивости королевства франков всегда было зыбким. К VIII веку уклад и строй государства расшатались донельзя. Сначала эти земли называли «Невстрией», позднее «Западной Францией». Однако этому образованию далеко было до границ нынешней Франции. На юге, за границей, проходившей по Луаре, жили галло-римляне (франки назвали их Romani), мир которых кардинально отличался от франкского. Romani говорили на другом языке, но не чуждались достижений франкской культуры. На востоке границу очерчивала река Рейн, за ней жили не менее воинственные, чем франки, племена. Политическая нестабильность в этих землях заставляла беспрестанно ожидать худшего. На востоке бритты из Корнуолла захватили Арморику (нынешняя Бретань), принесли в нее собственный язык, общественное устройство по кельтскому образцу и поставили своих правителей[31].

Так что рубежи оставались неспокойными. Парижу и его жителям пришлось тяжело как в VIII, так и в IX веке. Европу охватили массовые миграции, происходили связанные с ними столкновения. Границу между древностью и средневековьем часто проводят по 331 г. н. э. — году утверждения города Константинополя столицей Римской империи. Император Константин, приняв это решение, намеревался связать христианство и империю воедино. Результат, однако, оказался более долгосрочным и непредсказуемым, чем ожидалось: цивилизация Римской империи рушилась и перерождалась в христианскую несколько столетий.

В таких обстоятельствах и проходила христианизация франками галло-римского мира. После того как на правом берегу Сены, между позднейшими Лувром и Бастилией, были построены церкви Сен-Жермен л’Оксеруа, Сен-Колон и Сен-Поль, город изменился до неузнаваемости. Архитектура этих районов по сравнению со сложной системой левобережной галло-римской Лютеции была незамысловата, но именно она определила направление, в котором стал расти город: к сельским территориям Шаронн, Монмартр и Ла-Шапель-Сен-Дени. Город рос на восток, на западе земли оставались нетронутыми и заболоченными. На дороге в сторону Лиона и Италии, близ Сен-Марселя, появилось новое поселение. Остров Ситэ все еще окружала крепостная стена, и попасть на его территорию можно было лишь через огромные ворота — одни на севере, другие на юге. Жизнь на самом острове была тяжела и сложна, на грязных улицах толпились клирики, студенты, благородные господа, крестьяне, грузчики, проститутки и странствующие торговцы.

Возможно, лучшее место, где можно прочувствовать атмосферу Парижа тех времен, — это церковь Сен-Жюльен-ле-Повр на одноименной улице. Само здание церкви датируется XII веком, однако под ним скрывается фундамент придорожной часовни, которая с VI века стояла на главной римской, а затем франкской дороге, проходившей сквозь город. На другой стороне реки, к северу, стоял собор Сент-Этьен (его развалины найдены на восточной стороне Паперти Нотр-Дам), в котором франкские короли поклонялись Христу и хулили умирающий Рим.

Несмотря на мрачные предсказания современников, римлянина Боэция и Григория Турского, изливавших желчь по поводу франков, простой народ в распаде старого римского порядка не видел ничего страшного. Хотя христианство в те времена считалось религией знати, оно, по крайней мере, по словам проповедников, было утешением слабых и беззащитных. Более того, в Париже, где франки и галло-римляне рука об руку трудились, жили рядом и возносили общие молитвы, миф о расколе между «цивилизованным» Римом и якобы дикими «варварами» выглядел надуманным и преувеличенным.