Париж на три часа

- Вот так славно соскочила! Ну-ка, выпьем... Под знаменами обновленной Франции он сражался за республику в армиях Моро и Пишегрю; дым бивуачных костров, голодная жизнь солдата, громкие победы на маршах - он сроднился с этим и не мыслил судьбы иной. Париж, когда он снова появился в нем, показался генералу уже не тем городом, каким представлялся все эти годы, проведенные в дозорах и битвах. Было что-то подозрительное в обжорстве и веселости жителей, а генерал Бонапарт, первый из трех консулов, сразу насторожил Мале своим непомерным властолюбием зарвавшегося упрямца. Правда, консулов пока было трое, но...

- Что задумался, Мале? - спросил его однажды Бонапарт.

- Три консула, - ответил Мале. - Наверное, совсем неплохое издание короля в трех аккуратных томиках. Но читать-то их все равно приходится с первого тома, с первой страницы.

Бонапарт шутливо потянул его за яркую мочку уха, в которой висела круглая оловянная сережка.

- Как тебе не стыдно, Мале, - упрекнул, он его дружелюбно. - Ты же знаешь, что я отпетый республиканец.

- Впрочем, - заключил Мале, - три томика настолько плоски, что со временем их можно переплести в один том потолще.

- Шутишь, Мале?

- Нет, я уже вижу, как этот "толстяк" будет называться.

- Ну! Как же?

- Цезарь...

Виктор Гюго был в ту пору еще мальчиком.

Но много позже он вспоминал об этом времени:

Веку было два года, Рим сменял уже Спарту.

И шагал Наполеон вослед Бонапарту...

- Я, - говорил Мале друзьям, - остаюсь верен идеалам республики и успокоюсь лишь в том случае, когда стану пить вино из черепа убитого мною деспота... Корсиканец ведет себя так, будто вся революция делалась ради его возвышения.

Мале уже распознал в молодом Бонапарте непомерное честолюбие и алчность к абсолютной власти; после 18 брюмера он, начальствуя в Дижоне, ожидал приезда первого консула, чтобы арестовать будущего властелина. В этом его поддерживал тогда Бернадот и другие офицеры-республиканцы. Кажется, Бонапарт догадался о ловушке и в Дижон не приехал...

Встреча меж ними все-таки состоялась.

- Мне, - сказал консул, - привелось служить в артиллерии с капитаном Мале.., не ваш ли брат? Но он убежденный роялист, а почему же вы решили остаться якобинцем?

Ответ Мале был таков, что из дивизионного генерала его разжаловали в бригадные. Бонапарт перевел его комендантом в Бордо, но это не образумило Мале: в 1802 году он выступил с протестом против обращения первого консула в пожизненного.

- Веселенькая капуцинада! - гремел Мале в гарнизоне. - Однако в ней недостает сущего пустяка: всего лишь миллиона французов, сложивших головы за уничтожение как раз того, что ничтожный корсиканец так блистательно восстанавливает...

Наполеон понял: вот он - враг, которого следует или запугать, или подкупить. Но угрозы оказались бессильны:

Мале смолоду не боялся "чихнуть в мешок" (так говорили тогда о смерти на эшафоте). Титулы и богатство его не прельщали - он оставался, не в пример другим, убежденным якобинцем. Скоро в Париже состоялось первое вручение знаков Почетного легиона; не был забыт и Мале, которого Бонапарт возвел в командоры ордена. Тогда же Мале созвал друзей на веселую пирушку и торжественно возвел своего повара в кавалеры Почетной ложки...

Наконец, Бонапарт превратился в императора Наполеона, но Мале отказался присягать императору!

Вся Франция дала ему присягу, но только не Мале...

Он проживал тогда в Ангулеме, и префект донес императору слова генерала, сказанные им в частном порядке:

- Нация французов потеряла достоинство. Несчастные трусы, они уподобились тем лягушкам, которые на своем загнивающем болоте все-таки выквакали себе короля...

Префект доносил, что в день коронации Наполеона только один дом в Ангулеме не был празднично иллюминован - это был дом генерала Мале, из окон его дома весь день звучали возмутительные якобинские песни. "Даю слово чести, - сообщал префект, - что генерал Мале, несмотря на внешнюю любезность, является одним из главных противников правительства..." Префект просил сослать мятежного генерала куда-нибудь подальше, а гарнизон Ангулема, зараженный якобинством, раскассировать по дальним гарнизонам... Мале оставался верен себе:

- Мне ли бояться чихнуть в мешок?

"ЗАГОВОР ПРЕДПОЛОЖЕНИЙ"

Сейчас, когда споры о Мале затянулись почти на два столетия (в эти споры были вовлечены лучшие писатели Франции и наши лучшие историки, включая Евгения Тарле), когда было сломано немало копий в дискуссиях, а истина не раскрылась, лишь искуснее засекретилась под патиною безжалостного времени, - мне, конечно, не внести в эти разногласия предельной ясности - я способен лишь следовать фактам...

Фактов же почти нету! Остались одни догадки.

Говоря о филадельфах, историки активно оперируют словами: очевидно, вероятно, возможно, допустим, предположим, еще не доказано, надо полагать и так далее.

Итак, филадельфы! Что мы знаем о них?